Константин Туманов - Трущобы Петербурга

— Да что ты? Бог с тобой, — встревожилась Анна Ивановна. — Успокойся… Встань!

И она сама чуть не заплакала. Но Владимир сделал иначе. Он положил деньги Ивану в карман, поднял его на ноги и весело продекламировал:

— Да что вы, Владимир Антонович, какая тут тоска, тут радость, непомерная радость! — воскликнул Иван, вскочив на ноги. — Уж я так благодарен, что и слов не найдешь!

— Ну, ладно! Тетя, там, в шкафу, графинчик, не грех нам и вспрыснуть, и пропьем его дворницкое звание.

Иван шел, слегка пошатываясь и блаженно улыбаясь. Все теперь горе, вся затаенная печаль исчезли из его сердца. Он нашел теперь жену, хотя и не видал ее. Но, по словам Корнева, он верил, что она теперь такая красавица, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Что она теперь очень богата и не во зло употреблено это богатство, каким бы путем оно ни досталось, а только на одни добрые дела. Эка беда, если бы она и согрешила с кем-нибудь, и это простить можно. За добрые дела и все прощается.

Размышляя, он шел глухим переулком. Этим путем ему нужно было зайти в магазин, чтобы купить себе новый костюм. Такой костюм, что можно было выглядеть настоящим господином из купеческого звания. А затем сейчас же после этого отписать в село Подозерье письмо и посылочку для матери и дяди Елизара — пусть они знают, что Марьюшка не такая, как клевещет на нее брат-злодей, Матюшка.

Наступили сумерки. Кое-где начали зажигаться фонари. В переулке не было прохожих, не видно еще дворников, только ему навстречу шагал высокий человек, который вскоре поравнялся с Иваном.

— Брат Матвей! — воскликнул тот, узнав прохожего.

Оба остановились и окинули друг друга взглядом. Иван был так счастлив, что не чувствовал в сердце никакой злобы. Он протянул руку брату и ласково сказал, с легким страхом взглянув на его свирепое лицо.

— Ну, Матюша, не серчай, пожалуйста, пойдем в трактир и поговорим малость.

Матвей оглянулся. В эту минуту на улице никого не было.

— Поговорить хочешь, изволь!

И не успел Иван рта разинуть, как Матвей взмахнул вынутым из-за голенища ножом и вонзил ему прямо в сердце.

Бедный Иван упал на панель, не издав ни одного звука. Матвей бросил нож и быстро зашагал дальше. Он отомстил брату, но за что — этого он и сам хорошенько не знал.

ИЗ КАНЦЕЛЯРИИ СЫСКНОГО отделения выходила нарядно одетая дама с опущенной вуалью, так что трудно было разглядеть черты ее лица.

— Сегодня нужно положить всему этому конец. Вообще, нужно все устроить так, как мы вас просили.

— Да как же, сударыня, в таких делах нужно ловить момент, — сказал сыскной и сделал движение рукой, будто поймал в воздухе.

— Я понимаю вас, до свидания!

Она протянула ему маленькую изящную ручку, которую чиновник пожал с видимым удовольствием.

— Если сегодня совершится все так удачно, как предполагаете, то вы вполне гарантированы, что правительство не оставит вас без солидной награды.

— Я со своей стороны сделала что могла, остальное зависит от вас.

Дама кивнула головой и вышла из подъезда. Подкатила карета, швейцар бросился отворять дверцы, дама тихонько сунула ему бумажку, села, и затем карета, шурша колесами по снегу, поехала.

Марья Васильевна Дементьева сидела одна и, по-видимому сильно скучая, принялась за свое обычное занятие: лежа на кушетке, держала перед собою книгу, почти ее не читая. И странно, она чувствовала, как томит ее сердце, будто предчувствуя что-то неладное. Были в это время сумерки, те самые сумерки, когда ее муж пал от руки родного брата. Она еще и того не знала, понятно, и не могла еще знать, но сердце все-таки билось все тревожней и беспокойней. Она чувствовала, что бледнеет.

— Господи, да что же это такое, — проговорила она и зазвонила в колокольчик.

Вошла Лиза.

— Ради Бога, холодной воды, мне трудно! Я тебе говорила, что нужно постоянно держать графин с холодной водой.

Раздался в передней резкий торопливый звонок.

— Отвори, Лиза. Это барыня, воды не надо.

Горничная побежала отворять.

— Постой, не запирай, — сказала, входя, Кравцова, в которой мы узнаем ту самую даму, которая была в сыскном отделении.

— Маша! Сейчас явится Ланцов. Прими его объяснение в любви. Если нужно, то приласкай подлеца, будь он проклят. Услади его последние минуты, потому что ему недолго ждать виселицы.

— Разве сегодня все будет кончено? — спросила Маня.

— Все… Преодолей свое отвращение хоть на минуту.

Она повернулась и пришла обратно, проговорив горничной:

— Сюда придет мужчина. После него двери не затворяй и, кто появится, пропускай беспрепятственно.

Проходили тяжелые минуты за минутами. Вот уж бьет и пять часов.

Лиза зажигает лампы и одну из них несет в кабинет. Там стоит Марья Васильевна перед зеркалом, распустив свои роскошные волосы.

— Ну что, я так не дурна? — спрашивает она горничную.

Лиза сильно смущена. Сейчас должен прийти кавалер, и барыня собирается его принять в таком виде. Почти в одной ночной кофте.

— Я же тебя спрашиваю, — нетерпеливо повторяет барыня.

— Да, вы хороши… — нехотя отвечает Лиза и убегает к себе на кухню.

Она не видала, как Маня, лежа на софе, принимала самые соблазнительные позы перед большим зеркалом, по временам распахивая кофточку, обнажая упругую грудь или полное плечо.

— Попадешься же ты мне, — злобно шептала красавица.

Она вздрогнула, когда раздался звонок.

— Постой! — крикнула Маня, выбегая в переднюю. — Скажи, что я сплю, а все-таки пропусти.

— Хорошо-с, — сказала презрительно девушка, окидывая взглядом открытые прелести своей барыни.

«Вот чем она вздумала заниматься… Ах, страмница, мужчин принимать в таком виде! Завтра же сойду с места!» Но все-таки она отворила дверь. Вошел молодой человек.

— Дома Марья Васильевна? — спросил он.

— Дома, я сейчас доложу…

Она подошла к двери спальни и заглянула туда.

— Кто там? — громко спросила Маша.

— Это я… Телегин. Позвольте войти.

— Ну, идите.

Ланцов вошел и остановился в удивлении. Перед ним полулежала на софе замечательная красавица.

— Что же ты стоишь, милый, я жду тебя, — услышал он страстный шепот.

Ланцов задрожал как в лихорадке, он подошел к ней и хотел заключить ее в свои объятия, но она тихонько отстранила его рукою и сказала:

— Сядьте, вы слишком торопитесь, еще успеете. Сперва поговорим.

— Говорить? О чем мы будем говорить, когда так дороги минуты счастья.

— Какого счастья?

— Какого? Она еще спрашивает!