Константин Туманов - Трущобы Петербурга

Того ли ожидали отцы от своих детей?

«Что сталось с женой Трутовского, Варварой Яковлевной?» — спросит, может-быть, читатель. На это можно было бы безошибочно и так ответить, что она пошла по торной дорожке, как обыкновенно говорят, но буду придерживаться, опять-таки, сведений и слухов, которые циркулировали в нашем богоспасаемом граде N-ске. Инженеру, который привез Варвару Яковлевну в Москву, скоро надоели и её пышные формы, и чудные, чарующие глаза. Заплатив за год за крошечную квартиру — где-то на Полянке, и добавив к этому сотню-другую рублей, он бросил её на произвол судьбы. Собрав крохи, она открыла не то мастерскую, не то лавочку и принялась жить самостоятельно. Недолго, однако, этим ей пришлось наслаждаться. Самостоятельность свою она хотела подкрепить связью с каким-то Альфонсом, которых в Москве, конечно, искать не приходится, и вот через год у нее не стало ни лавочки, ни денег, ни Альфонса. Остались лишь прилавки да большой портрет её коварного друга в рамке, за который старьевщик, в конце концов, дал двугривенный. Не долго после этого боролась Варвара Яковлевна и решила, что «марьяжить» на бульварах не в пример легче и веселей. Размалеванную, пышно нагофрированную и с подведенными бровями, её, говорят, и теперь постоянно можно видеть на Тверском бульваре. Торопливой походкой, с болонкой на длинной голубой ленте, она ежедневно совершает свою вечернюю прогулку. Часто она останавливается, весело болтает и хохочет с уже знакомыми ей мужчинами; нередко ее останавливают совершенно незнакомые, и, пока Варваре Яковлевне только тридцать один год, — она может носить и громадные шляпы с черными высокими султанами, и платить за приличный номер на Тверской…

Я БЫЛ ТОЛЬКО что переведен в Ольгопольский уезд Подольской губернии, как получил от местного станового пристава сообщение, что в местечке Зальков случилось странное происшествие. Зальковский помещик, дворянин Бжодиковский, со всей своей прислугой был связан, избит и совершенно ограблен. Но это все бы ничего, а главное, был похищен живой человек — экономка Бжодиковского, которая находилась у него несколько лет, была ему очень предана, и он страшно ею дорожил. Случилось это в ночь на тринадцатое октября 189… года. Зальков от Песчанки, где находилась моя камера, отстояла в 20–25 верстах, и я на другой же день туда отправился. Грязь была невылазная, моросил мелкий дождик, и ехать было страшно скучно. Возница мой тоже, видимо, скучал и, устав хлестать своих лошадок, которые едва плелись по липкой грязи, почесал затылок и оборотился ко мне:

— Изволите, ваше высокородие, ехать в Зальков, на следствие к бжодиковскому барину?

— Да, а ты почему это знаешь? — спросил я.

— Да в Песчанке все говорят об этом и диву даются, как это можно было живого человека украсть, да еще такую барыню, как пани Августа!..

— А ты разве её знаешь?

— Как же, ваше высокородие, сколько лет на заводе у Бжодиковского работал, так насмотрелся и на нее.

— Ну, что же, красивая женщина? — от нечего делать спрашивал я словоохотливого «почтаря», как называют в этой местности ямщиков земской почты.

— Красавица, писаная красавица, ваше высокородие! Краля такая, что мне и видеть другой такой не приходилось.

— Молодая?

— Да тогда ей было лет немного, должно быть так под двадцать три — двадцать пять лет.

— А помещик Бжодиковский молодой?

— Какое молодой! Ему, ваше высокородие, тогда уже хватило за шестьдесят! А как скуп — и не приведи бог!.. — Тут Пареен, так звали моего собеседника, хлестнул с досадой своих лошадок, и они побежали мелкой рысцой.

Из дальнейшего моего разговора с Парееном я узнал, что Бжодиковский был страшно богат, но скупость его была прямо легендарной и доходила до того, что, имея, например, собственный сахарный рафинадный завод, он и все в доме пили чай с сахарным песком, рабочим и прислуге старался платить жалованье своими фабрикатами — сахаром и вином. Платье и обувь он носил до тех пор, пока они на нем уже совершенно не распадались и не разваливались. Между соседями-помещиками вошло даже в поговорку: «скуп, как Бжодиковский». Всесильная пани Августа ничего не могла поделать с Бжодиковским в отношении его скупости и сама зачастую должна была прибегать ко всевозможным хитростям и обманам, чтобы сшить себе новое платье, шубку и прочее. А рядиться пани Августа любила ужасно!

УСАДЬБА БЖОДИКОВСКОГО БЫЛА на краю местечка, занимала чудную гористую часть его, с крутым скатом к широкой и быстрой реке Зальковке, по берегу которой рядом были расположены сахарный и винокуренный заводы, а около них были построены целые селения разных заводских зданий, жилых домов, служб при них и прочего. Я приказал своему Пареену ехать прямо в усадьбу, и скоро усталые лошадки, с трудом таща на гору телегу, всю облепленную грязью, уныло позвякивая колокольчиками, подвезли меня к крыльцу громадного барского дома. Вероятно, заслышав наш звонок, на крыльцо выскочил какой-то грязный мальчуган, но тотчас опять юркнул в дом, из которого затем вышел старый, благообразный лакей и с низким поклоном начал помогать мне выйти из телеги.

— Дома барин? — просил я.

— Дома, пожалуйте.

Не успел я войти в переднюю и раздеться, как из залы выбежал ко мне худой маленький старичок, который, потрясая мою руку, быстро, тараторя, заговорил по-польски:

— Я ждал и очень рад видеть пана советника. Какое у меня несчастье, какое несчастье… подумайте, пан! Вшистко взяли, и моя бедная Авгухта…

Он взял меня под руку и, таща куда-то, начал жаловаться на свою несчастную, горькую судьбу. Мы прошли несколько громадных зал, гостиных и других комнат и, наконец, очутились в просторном кабинете хозяина, где стояло несколько громадных письменных столов, заваленных книгами, бумагами, всевозможными мешочками, банками, стекляшками и прочим. Меблирована эта комната была в высшей степени странно: рядом с вольтеровским креслом, обитым дорогой французской тисненой кожей, стоял простой крашеный стул и даже без ног; из некоторых старых кресел торчали мочала и пружины; дорогие французские обои в некоторых местах были разорваны и подклеены обыкновенными дешевенькими шпалерами; на громадных окнах висели прекрасные, но выцветшие уже занавеси, которые в некоторых местах были подхвачены обыкновенными веревками; на стенах висело несколько дорогих картин кисти известных иностранных художников, и тут же, рядом с ними, была прибита прямо гвоздиками к стене лубочная картинка, изображавшая охоту какого-то вельможного пана на кабанов.