Константин Туманов - Трущобы Петербурга

ВСКОРЕ Я ПОЛУЧИЛ из Ростова-на-Дону от полицеймейстера уведомление, что дама, очень сходная с карточкой, проживает в городе Ростове, где её муж, 1-й гильдии санкт-петербургский купец Изветов недавно открыл торговлю железом и живет довольно широко; у него постоянно собираются играть в карты, льется рекой шампанское. Держит он себя в высшей степени гордо и надменно с властями. При сообщении этом была приложена фотография Изветова. Я немедленно же отправился в Зальков и предъявил эту фотографию Бжодиковскому, уряднику и управляющему Гейману.

Все они признали в Изветове мещанина Гончара, с той только разницей, что, сделавшись, купцом Изветовым, он стал брить бороду и носить короткие волосы. Я телеграфировал ростовскому полицеймейстеру немедленно арестовать купца Изветова и его жену и выслать их этапным порядком в ольгопольский тюремный замок, в мое распоряжение, причем во время содержания под стражей и в пути следования содержать их отдельно.

В таком же духе я написал бумагу начальнику ольго-польской тюрьмы. Полицеймейстер исполнил в точности мою просьбу и прислал еще и фотографическую карточку пани Августы, снятую при аресте. Я показал карточку эту Бжодиковскому и сказал, что она скоро будет в Ольгополе и он может с нею повидаться.

Бжодиковский страшно обрадовался и благодарил меня.

— О, мий пани дрогий, яка-то кобита ладна, и, быть может, она ни в чем не виновна! — лепетал старикашка.

ВСКОРЕ ПРИБЫЛИ В ольгопольский тюремный замок супруги Изветовы, и я вновь принялся за следствие по «Зальковскому погрому». Для этого я отправился в Ольгополь и первой допросил пани Августу. В это время ей на вид можно было дать лет тридцать, не более так она хорошо выглядела и, действительно, была в полном смысле роскошной и красивой женщиной. Благодаря этапному путешествию из Ростова в Ольгополь и всем передрягам, она, видимо, несколько похудела, но это ей шло и делало еще привлекательнее. «Ну, — подумал я про себя, — недаром так за нее горевал и убивался Бжодиковский; действительно, потерять такую красавицу жаль». При ней был мальчик лет трех-четырех.

— А это кто с вами? — спросил я Августу, указывая на ребенка.

— Это мой сын, господин следователь.

— Сколько же ему лет?

— Четвертый.

— Значит… вы были беременны им еще в Залькове? — смущаясь, допрашивал я красавицу.

— Да, — едва слышно ответила она, вся вспыхнув, и глаза её сделались влажными.

Я усадил около себя Августу, приласкал мальчика, и затем, смотря ей прямо в глаза, сказал:

— Видите ли, пани Августа, следствием уже достаточно выяснено все «Зальковское дело», виновники почти уже все найдены и заключены под стражу, а также доказана степень вашего участия в этом преступлении. Поэтому ваше запирательство только затянет дело и увеличит ваше наказание, тогда как чистосердечное признание может смягчить его наполовину, и, как я понимаю, для вас были такие обстоятельства, которые, против воли даже, заставили вас принять косвенное участие в совершенном преступлении. Словом, на вашей стороне много, очень много шансов; и вы сумейте ими воспользоваться, чтобы не идти на каторгу. В ваших интересах поэтому рассказать мне подробно и с полной откровенностью, как было дело и как вы прожили эти три года до дня ареста.

Пани Августа внимательно слушала меня, стараясь не проронить ни одного слова, а из глаз ручьями так и лились горючие слезы. Наконец, она совершенно разрыдалась; мальчик, смотря на нее, тоже начал плакать. Я успокаивал их и ждал, пока это пройдет.

— На каторгу? За что меня на каторгу, господин следователь? Что я особенного сделала? Не я участница, а вот кто, — показывая на ребенка, кричала Августа. — Не будь его, ничего бы этого не сделалось, быть может.

— Вы успокойтесь, расскажите мне все по порядку, чтобы я мог составить себе понятие о деле. Повторяю: это в наших интересах.

— Я только тем виновата, что связалась с ним и убежала от Бжодиковского.

— Ну, конечно, я так и понимаю, в остальном вы ни при чем, — успокаивал я красавицу.

— Расскажите же, как все это случилось?

— К Бжодиковскому я поступила шестнадцати лет от роду, когда у него уже жена умерла; детей у него не было, а был только один племянник, который служил в Варшаве. Через год я была уже его любовницей и стала экономкой. Хозяйство было большое, доверял он мне все, но был скупой и ворчливый старикашка. Меня все уважали, боялись и называли не иначе как барской барыней, но я этим не злоупотребляла и была ко всем одинаково справедлива. Бжодиковский через пару лет стал совершенно стариком, в то время как мне не было двадцати. К нему никто не приезжал, сам он тоже никуда не ездил и меня не пускал. Сами посудите, какая моя была жизнь? Его скупость и скаредность были отвратительны. Я тяготилась этим, но никогда не подавала виду, улыбалась и ужасно мучилась. У меня иногда так разыгрывались ночью головные боли, что я готова была утопиться или повеситься. В это-то время появился в Залькове Гончар. Он часто бывал у Бжодиковского по делам, мы познакомились и скоро сошлись. Потом мы вместе крестились на заводе у Пельковского и стали видеться еще чаще. Летом на свидание с ним я выходила в парк через дверь на террасу, а осенью и зимой он через эту же дверь приходил ко мне. Мы делали это так ловко и осторожно, что другие могли только догадываться, а сказать что-нибудь определенное никто ничего не мог. Все шло прекрасно, как вдруг я почувствовала, что я сделалась матерью. Я растерялась и не знала, что мне делать, как поступить. Сказать Бжодиковскому — не поверит, да и все смеяться станут, найти предлог и уйти от него — не пустит, и вот я решила бежать. Об этом я сообщила Гончару, причем упомянула, что как бы в этом положении мне пригодились те деньги, кучу которых я видела утром в столе Бжодиковского, более шестидесяти тысяч одними наличными!.. Это было в полдень. Гончар одобрил мое решение и сказал, что он ночью за мной придет, чтобы я была готовой и ждала его. Действительно, ночью Гончар пришел, но не один, и не как обыкновенно, а замаскированный, с револьвером и кинжалом на боку. Я спросила, зачем он устроил этот маскарад и кто эти люди, на что он сказал: «Молчи, не волнуйся, мы немного пошарим у пана Бжодиковского и найдем что-нибудь тебе на дорогу и ребенку на зубок». После этого он с своими товарищами удалился, а я, ни жива ни мертва, забилась в подушки и закрылась с головой. Сколько я лежала, не знаю, но когда пришла в себя, я страшно начала кричать и звать на помощь. Через несколько времени ко мне вошел Гончар, начал успокаивать меня и даже пригрозил кинжалом. Я замолчала, и он, показывая на мешок с деньгами и вещами, сказал: «Ну, скорей собирайся, и едем; мы все оставляем здесь в порядке, одни деньги с собой увозим». Я была в одной рубахе, почему он, выслав своих товарищей, принялся сам меня одевать. Скоро я была готова, и мы, захватив с собой скопленные мною тысячу рублей и кое-какие вещички, вышли в сад. Большой аллеей мы пробежали к лесу, где стоял фургон, запряженный тройкой лошадей. Часа через два-три мы были уже на станции Крыжополь, сели в поезд и уехали в Шев, а оттуда в Москву. Не доезжая Крыжополя, Гончар дал денег своим товарищам, и они расстались, причем одному из них, Никитке, подарил тройку и шарабан. В Москве мы пробыли недолго и перебрались в Питер, где скоро и обвенчались, и я сделалась женою, но не мещанина Гончара, а 1-й гильдии купца Изветова. Скоро после этого я родила Ваню. Я была так поглощена заботами о ребенке, что не обращала внимания на мужа, не спрашивала, где он бывает, а уходил он из дому часто… Кто приходил к нему и зачем приходил, я догадывалась, или, скорее, чувствовала, что происходит что-то неладное, и это, в связи с совершенным преступлением, оттолкнуло меня от него. Он тоже, видимо, начал охладевать ко мне, у нас пошли ссоры. Скоро мы переехали в Ростов-на-Дону, и здесь он стал уж совсем дурно со мной обращаться, так что я даже собиралась было его бросить. Один богатый грек страшно добивался моей любви и предлагал мне бежать с ним в Константинополь, и я, наверное бы, ушла, если б не мой бедный мальчик. Между тем муж мой дошел до того, что завел у себя в квартире игорный дом, и к нам начали наезжать бог знает какие люди, вино лилось рекой, а наконец, стали появляться и женщины… Вот до чего уже дошло бесстыдство моего милого муженька! У нас в квартире пошли такие оргии, такая вакханалии и безобразия, что я зачастую уезжала с ребенком ночевать в гостиницу, или к знакомой подруге. Я чувствовала, что это кончится скверно, и желала только, чтобы скорей оно наступило. Желание мое скоро сбылось: нас обоих как-то ночью арестовали, и развязка наступила.