Наталья Веселова - Одиннадцатый час

– Нет, нет, что вы. Упросили нашего литератора, чтобы хоть один мужчина был для порядка. Но он по-английски ни в зуб ногой. А эта их миссис после м-м… сегодняшнего слегла капитально и, кажется, к завтрему не встанет. Катастрофа.

– Никогда.

– Поезжайте, прошу вас, а то придется все отменять, а это неудобно, знаете ли, что о нас подумают…

– Ну, что делать… Поеду.. О, Господи!

Грибной лес находился в двух часах езды на электричке и с первого взгляда показался мне очень подозрительным. Он плотно охватывал с обеих сторон узкую одноколейку и горстку скромных домиков у самой платформы. Один из них назывался «дачей» и принадлежал бабушке моего ученика Козлова. Она-то, будучи активисткой родительского комитета, и организовала весь этот увеселительный вояж. Старушка приехала с нами, но в лес идти не пожелала, а скрылась в своем домике, где пообещала сварганить для всех нас через пару часиков уютное домашнее чаепитие. Там она и осталась его готовить, а вполне освоившиеся детки с международным гиканьем рванули прямо в лес – только я их и видела. Успела поймать на лету бабкина внучка Козлова и, позабыв о собственном призыве «говорить сегодня только по-английски», стала допрашивать его на родном языке:

– Ты, Козлов, этот лес точно хорошо знаешь?

– Да я здесь каждое лето провожу, Ирина Викторовна!

– Это не ответ. Ты мне скажи – мы действительно здесь не заблудимся?

– Да где ж тут заблудиться-то, Ирина Викторовна!

– Собери мне всех… Сейчас же!

Козлов быстро пошнырял по опушке, и вскоре перед нами столпились привычные к природе отечественные школьники и несколько ошалевшие, иностранные. На варварской смеси двух великих языков (для того, чтобы свои – тоже гарантированно поняли) я пятнадцать минут трагически призывала свой переминавшийся интернационал держать друг друга в поле зрения, не удаляться от учителей, русских – грибы брать только знакомые, а у англичан проверять, чтоб не нарвали поганок. Они все выслушали и слаженно исчезли, потому что уже научились прекрасно друг друга понимать. Увы, это происходило не оттого, что наши учащиеся хорошо владели английским, а благодаря тому, что в Соединенном Королевстве умеют успешно втемяшивать русский – если уж вообще берутся за это неблагодарное дело.

Мы остались с ним наедине. Полагалось изображать из себя двух степенных педагогов, благодушно любующихся на резвящийся молодняк, вести глубокомысленную беседу о методике преподавания важных дисциплин или, в крайнем случае, перемывать кости коллегам. Но он молчал, срывая и покусывая травинки, и был так сосредоточен на своем, что пристать к нему с вопросом: «Вы не находите, коллега, что дети неплохо ладят с иностранными сверстниками?» казалось такой пошлостью, что я краснела от одной мысли об этом.

Мы шли чинно, плечом к плечу, я делала вид, что очень озабочена количеством мелькающих среди деревьев детей и все пыталась их вслух сосчитать, а он иногда молча наклонялся и доставал откуда-то из-под своих или моих ног невидимый мне гриб – чаще всего с буро-красной замшевой шляпкой на подпорке, напоминающей ствол березы, – и опускал к себе в корзинку со скромным: «Видали? Красавец».

Наконец, я решилась:

– Как вы думаете – они не разбегутся?

– Разбегутся, конечно, – пожал плечами он.

– А мы их обратно – соберем?

– Мы? Ни в коем случае, – последовал спокойный ответ. Нужно было изобразить недоумение – и я его удачно изобразила:

– А как же быть-то?!

– А никак. Устроится само как-нибудь, – и он опять осуществил глубокий нырок, появившись обратно с каким-то толстым чудищем в руках. – Смотрите, боровичок. Редкий экземпляр и даже не червивый.

Боровичок напоминал размером упитанную свеклу, и во мне на секунду взыграло генетическое желание найти такой же… Но больше всего я хотела наконец – говорить. О, ничего такого, просто расколоть его скорлупу невозмутимости, стать не-чужой, товарищем, если хотите – кому-то в первый раз в жизни. Но что я могла сказать? «Послушайте, перестаньте молчать, я знаю, что вы молчите не потому что не хотите говорить, а потому что не можете! И не потому, что вам нечего сказать! Вы весь – наполненный, до краев наполненный, вы не боитесь всем этим – захлебнуться?! Может, вам не с кем говорить, мне тоже, давайте поговорим друг с другом! Я хочу знать, почему вы такой, ни на кого не похожий, почему вы притворяетесь дурным, когда вы – другой. Я тоже – другая, я пойму вас, а вы меня. Никто ничего не узнает, и все будет по-прежнему, но давайте хотя бы один раз, здесь, просто поговорим!!!» – и, споткнувшись о корягу, я на его глазах растянулась в траве, точь-в-точь, как трехлетний карапуз – в луже. Он, конечно, подскочил, дружески-бесцеремонно поднял меня и отряхнул мне колени:

– Будете в лесу мечтать, глядя в небо – шею свернете.

К тому моменту я уже поняла, что сказать ничего не смогу. То есть, даже если и решусь (что мне терять), то наверняка не сумею найти верный тон, а выйдет жалобное лепетание, которое он запросто остановит какой-нибудь необидно-насмешливой фразой. И я выйду еще больше дурой, чем есть.

Не в силах продолжать это бессильное шествие с ним бок о бок, я пробормотала нечто вроде: «Я тут в округе поброжу», – и шагнула в ближайший куст – так, что он мог подумать, будто я поспешила по малой нужде.

На самом деле мне просто хотелось побыть одной: в детстве еще забытое чувство горькой, непереносимой обиды вдруг обожгло мне глаза. Впервые, да, впервые, меня заинтересовал человек – и он обращает на меня не больше внимания, чем мог бы обратить на трусящую рядом собаку: ей тоже бросают добродушные фразы, не заботясь о понимании. А мне-то казалось… Шпионы во враждебном государстве… Дура, дура, дура набитая!

Я продиралась через бурелом в остервенении. Прыгала через канавки, один раз чуть не зачерпнула сапогом воду – но все шла, тяжело дыша носом и пиная по дороге замечательные экземпляры подосиновиков, чем давала повод удивляться грибнику, идущему по моим стопам: «Какой это придурок здесь красные, как поганки, посшибал?».

Сначала задним слухом я еще улавливала восторженные картавые вопли «Red! White!», доносившиеся издалека, да примечала чье-то пестрое мелькание – и не заметила в обиде своей момента, когда все это прекратилось.

Обида потихоньку отливала от сердца, я успокаивалась и уже вознамерилась с беззаботным видом предстать перед ним с кокетливым букетом осенних листьев в руках, когда вдруг очень четко и бесповоротно поняла, что кругом тихо, солнечные лучи пронизывают золотую листву, ложась на усыпанную красным и желтым землю неровными тревожными пятнами, и нигде не шевелится ни одна веточка. Я самозабвенно ушла ото всех в неизвестном направлении, и получилась дикая штука: не я потеряла детей, а они меня потеряли…