Наталья Веселова - Одиннадцатый час

Пригласить ее к шкафу и убить я могла уже раз сто, но все оттягивала момент: с непривычки не сразу решишься, знаете ли… О чем я думала? Ни о чем. Никаких внутренних истерик, дрожащих рук, раздирающих колебаний. Я вся была ледяная пустыня – без мыслей, чувств и мучений. Такая, какой будет Земля ядерной зимой. Требовался только маленький внешний импульс, чтобы начать. Наверное, я подспудно ждала, чтобы толчок дала сама Ирочка – пригласила бы меня на собственную казнь. Я знала, что рано или поздно она это сделает. И она сделала.

Кокетливо улыбнулась и, словно решаясь на небывалое преступление, понизив голос, проворковала:

– Какие-то мы с тобой, Ирка, правильные… Трезвые какие-то… Ты не находишь? Я, конечно, без мужа себе не позволяю, но все-таки… Муж далеко, не обидится… Может, я сбегаю за чем-нибудь… тепленьким… А?

Я сразу поняла, что это сигнал, именно таких слов и не хватало. Если я собираюсь что-то делать, мне необходимо встать из-за стола и больше – не садиться. Это самое трудное, тут нужен предлог – и вот он нашелся…

– Ты сиди, я слетаю! – выпалила я и, не дав ей возразить, рванулась к двери.

Я только сунула в карман кошелек, накинула пальто и запихнула ноги в боты, не став надевать даже шляпу: нужный магазин находился в первом этаже дома.

– Я не закрываю! – донеслись до меня ее последние слова.

Лунатически выскочив вон, я почему-то не воспользовалась лифтом, а бросилась сломя голову вниз по ступенькам, налетела с размаху на мрачного мужика, тоже предпочитавшего шагать пешком, дико извинилась, подвернула ногу – и градом высыпалась из подъезда. Холодный ветер свирепо толкнул меня в грудь, отмахнул назад волосы. Только сейчас я поняла, что давно пылают огнем щеки – их обожгло морозцем. Я вдруг забыла, куда и зачем шла, и направилась прямиком через оживленную улицу, не обращая внимания на визжавшие кругом тормоза и мат грозивших мне из окон водителей машин. Наверное, в те минуты я на время легонько помешалась, так как понимала, что именно делаю, но с какой целью – того определить не могла и не пыталась…

Опомнилась лишь в каком-то переулке, совершенно не зная, как я в нем очутилась, и куда теперь идти.

Мне было как-то не по-человечески, а по-скотски холодно – так, что в прямом смысле щелкали зубы, а все тело тряслось крупным трусом. Я вспомнила, что хотела сделать: принести Ирочке бутылку, поставить ее на столик в прихожей, завлечь Ирочку в спальню к чугунной деве… И поняла, что делать этого не стану. С меня вмиг спало наваждение, во власти которого я неизвестно как прожила два месяца, и, более того, преступная любовь сразу и без возврата покинула мою душу. Сотрясаясь, я расхохоталась в пустом переулке: «Господи!.. – захлебываясь, повторяла я вслух. – Что я собиралась сделать… Угробить одно… ничтожество… Чтобы получить себе… другое…» – и меня колотило в горячечном приступе внезапного прозрения. Я рыдала и хохотала, прислонившись спиной к глухой стене, мотая во все стороны растрепанной головой и давясь. Так прошло, наверное, четверть часа – и припадок стал утихать.

Я деловито застегнулась, подняла воротник и зашагала к Ирочкиному дому. Никакого вина я с ней пить не буду. Я просто заберу свою сумку, шляпу и перчатки – и пойду домой, потому что распивать с этой пустой самочкой может только ненормальная. Больше я никогда не подойду к ней в школе – и пусть думает, что хочет. А что касается его, то… Да что я, правда, в уме порешилась, чтоб забивать себе голову этой пошлой пародией на Печорина?! Смех, да и только…

Наверх я собралась, как порядочный человек, ехать в лифте. Но он упорно отказывался вызываться: очевидно, подростки устроили там праздничные катания, притом, что на сей раз уже я едва не была сбита с ног мчавшимся вниз семипудовым мужиком, волокшим, вдобавок, за собой два битком набитых чемодана. На поезд, вероятно, спешил, бедолага…

Я толкнула входную дверь, по обещанию не запертую Ирой. Вошла в маленькую прихожую. Остро помню свет настенной лампы у зеркала, мягко зеленый из-за оттенка стеклянного колпака.

– Ира! – крикнула я в направлении кухни. – Ты извини, тут такое дело, мне сейчас уйти придется!

Одновременно я искала глазами свой верный изящный портфель, смутно удивляясь, что не нахожу его.

– Ир, ты куда мою сумку положила?

Но в квартире стояла тишина. Живая тишина из той породы, что по неизвестным причинам вызывает ужас.

– Ира? – я двинулась по коридору, с каждым шагом внутренне убеждаясь, что происходит нечто очень страшное; голос сам собой приобрел тот тембр, с каким говорят в минуты великих потрясений. – Ира? Ира, ты дома?

Дверь в гостиную я открыла тихо, еще не вполне паникуя: у меня мелькнула мысль, что хихикающая идиотка решила произвести дурацкий розыгрыш. В гостиной не было ничего, кроме абсолютного порядка.

– Ира, перестань шутить, мне нужно идти, – безуспешно пытаясь придать голосу строгость, говорила я, подходя к двери спальни.

Положив пальцы на дверную ручку и нажав на нее, я замерла: мне почудился странный звук – что-то вроде капающей воды, только громче…

– Ира… – прошептала я. – Что случилось?..

Вопрос был безнадежно глуп, потому что, вместо того, чтобы его задавать, следовало просто толкнуть дверь и войти. Но я решилась на это не так скоро, а до этого, припав к двери телом, взывала:

– Ира… Ирочка… Что с тобой? Ты слышишь меня?..

Но Ирочка не слышала. Она полулежала на полу, уронив голову на низкий столик у кровати. Волосы, выкрашенные на этот раз в серебристо-платиновый цвет, слиплись от почти черной крови. Кровь собралась в густую лужу на столике и медленно, с перерывами, тяжело капала на пол, в другую лужу, где валялась чугунная статуэтка, изображавшая скалу с грустной девушкой и разбитым кувшином. Статуэтка выглядела как-то не так, как я ее запомнила, но об этом некогда было думать, потому что рядом с кровавой уже не лужей, а набиравшим скорость ручейком валялось то, чем она была в действительности убита.

Тот, кто хотел облегчить мне исполнение ранее задуманного, не успел догадаться, что я перерешила…

Было следствие, меня допрашивали. Имевшие место факты я выложила без утайки. Если и были у следователя какие-то подозрения, то ему пришлось быстро от них отказаться, потому что преступник вскоре сам попал в лапы милиции, когда пытался сбыть Ирочкины выходные туфли у входа в универмаг. В логове у него обнаружили практически все, вынесенное из квартиры: в основном одежду, обувь, шкатулку с украшениями и – мой портфельчик. Убийца – асоциальный тип – ничего не скрывал. Да, поднимался на знакомый чердак, чтоб там выпить. Увидал приоткрытую дверь, заглянул наудачу. Обнаружил, что в квартире только одна молодая женщина. Она была в спальне, стояла у открытого шкафа. На шкафу увидел статуэтку из чугуна, схватил ее… Убивать не собирался, думал легонько стукнуть, чтоб оглушить. А статуэтка оказалась из папье-маше, легкая-легкая… Он ее отшвырнул, и она лопнула… Женщина так визжала, что могли сбежаться… Надо было ее как-то унять. Он не соображал, что делает, только хотел, чтоб она затихла… Достал из кармана нож, хотел пригрозить, но женщина еще громче разоралась… Тогда он схватил ее за волосы и полоснул по горлу… Только чтобы молчала… Она упала на колени, головой на столик… Захрипела… Да, тут он понял, что убил… Но дело-то уж было сделано… И вообще он «под мухой» находился… Решил, что не зря же зарезал, надо и поживиться наскоро… Под шкафом два чемодана нашел… Напихал в них что попало… Шкатулку с трюмо прихватил, в прихожей – портфель с полки… И побёг… По дороге бабу какую-то чуть с ног на лестнице не сшиб… Прибежал к себе едва живой… Раньше-то без мокрухи обходился… Попутал бес окаянный…