Наталья Веселова - Одиннадцатый час

– Все, что могу! – с готовностью подскочил он («Телефон точно даст»).

– Я боюсь ее сейчас оставлять… Все не могу отделаться от страха, что приду завтра, а она… – Юля перевела дыхание, изображая, что колотящееся сердце не дает ей говорить. – Ну, вы понимаете… Так вот, мне хотелось бы быть, если что – рядом. Если она начнет… Хоть в глаза ей последний раз посмотреть… Закрыть их. У меня предчувствие сегодня, а мы с ней всегда… Вам не понять. Были связаны словно какими-то нитями. И вот теперь я чувствую… Словом, я вас прошу: разрешите мне где-нибудь в коридоре…

Такое вдохновенное вранье у Юли получилось впервые в жизни и, при всей его пошлости, оно не могло не дать результатов.

– Зачем в коридоре?! – вскричал тронутый историей сиротки Юрий Юрьевич. – Я вам открою кабинет заведующего! Там диван! Одна будете, располагайтесь, как вам удобно!

– Да. Спасибо. Я ложиться не стану. Я буду каждый час подходить к ней и смотреть. И если вдруг…

– Будите меня! Сразу будите меня! – преданно предложил врач.

А в палате любимой тетушки в половине одиннадцатого начали происходить любопытнейшие вещи. Птифуры были не тронуты. Даже запах уже не дразнил Ирину –вероятно, она принюхалась. Но больная проявляла все стереотипные признаки беспокойства: охваченная необычным томлением, она ворочалась, сжимала и разжимала руки, ей не лежалось, не спалось. Зеленая тетрадка была заполнена до корки – дело отпало само собой. Оглушенная вечерней порцией наркотика, замерла и боль. Болезнь ощущалась только как присутствие большого инородного тела в организме – твердого, тугого – казалось, при желании, можно нащупать его границы… Не жилось больной, не елось, не отдыхалось. Не думалось даже. И, свесив руку с кровати, она начала равномерно поскребывать дверцу тумбочки, еле слышно стучать по ней кончиками пальцев.

Через некоторое время снизу послышался неровный топоток, всколыхнулась свесившаяся до полу простыня, и явилась Лизиска. Она тоже сдала, хотя и не так явно, как хозяйка. От природы буро-черный, зверек словно вылинял. Он двигался не очень уверенно и, вдобавок, приволакивал заднюю лапку, но на самом деле не ее оберегал, а подросшую опухоль на бочке, неподалеку от паха.

Сделав над собой усилие, больная приподнялась на локте, чтоб видеть маленькую свою гостью. Крыса с готовностью припала на полу, ожидая всегдашней подачки. Необыкновенный, сладкий, восхитительный запах заставил ее замереть на месте. Но подачка заставляла себя ждать: человек просто без слов смотрел на животное. Наконец, тихо заговорил:

– Видишь, все-таки я – первая… Это в последний раз у тебя пир, моя Лизиска… И ты даже не представляешь себе, какой…

Перегнувшись, женщина осторожно спустила с тумбочки на пол открытую коробку птифуров, а вслед за коробкой постепенно, боком, сползла на пол и сама – вместе с одеялом. Крыса отпрянула было, не поверив привалившему счастью, но, когда хозяйка решительным жестом пододвинула к ней коробку, быстро схватила лапами ближайший птифур. Ирина взяла другой.

– Вот что, Лизиска, – шепотом сказала она. – Я сегодня ухожу отсюда и больше… не вернусь. Поэтому извини уж, но это наш прощальный ужин.

Скушали еще по птифурчику, и по третьему, когда Ирина вдруг ахнула:

– Лизиска! Мне ж – нельзя! – и, словно крыса действительно нуждалась в обстоятельных пояснениях, продолжила: – Я ведь окрестилась сегодня, Лизиска! Я ведь православная теперь. А у них… гм… у нас… еще пост. Великая Суббота. Есть можно только завтра утром, а завтра меня уже не будет… здесь. Поэтому, – она широким жестом толкнула коробку в сторону едва не свалившегося от счастья зверька, – это все твое. Лопай. А я…

И, пока ошалевшая крыса судорожно жевала и глотала, позабыв обо всем, Ирина поднялась на ноги, цепляясь за спинку кровати. Было видно, что двигаться ей чрезвычайно тяжело, что она мучительно насилует себя, имея неизвестную, но совершенно определенную цель. Медленными неточными движениями Ирина достала из тумбочки Юлин плащ и туфли. После такого напряжения ей понадобилось минут пять отдыха, чтобы потом попасть в рукава плаща и затянуть пояс. Далее началась эпопея с туфлями: это оказалось невероятно трудным занятием – запихнуть в них распухшие у щиколоток ноги. Но она и с этим справилась, даже вытащила из кармана тонкий газовый шарфик и сумела повязать его на голову, проверив мимоходом, чтоб халат не был виден из-под воротника. Шатко держась, направилась к двери, но спохватилась. Вернулась к тумбочке и достала из ящика пачку денег. Выругалась задыхающимся шепотом:

– Чтоб тебе… Забыла Юле велеть доллары поменять… – и сунула в один карман стодолларовую бумажку, а в другой – зеленую тетрадку.

Взгляд ее упал на заметно округлившуюся за последние полчаса крысу: не замечая ничего вокруг, она быстро-быстро шевелила усиками над очередным птифуром. Но Ирина все же изобразила для нее одной подобие улыбки – как заговорщик заговорщику:

– Ну, Лизиска… Ты одна знаешь. Не выдай теперь! – и она тяжелым волочащимся шагом покинула навсегда свою палату.

В дальнем конце коридора маячил удаляющийся белый силуэт – медсестра спешила на соседний пост звать коллегу на ночное чаепитие. Фигурка в коричневом плаще двинулась в полумраке в противоположную сторону, к двери, ведущей на лестницу. Дверь открылась беззвучно, только мелькнуло на мгновение в ее стекле отражение матово горевшего белого плафона…

Под настольной лампой в кабинете заведующего Юля вертелась на диване, как на раскаленной сковородке. По ее разумению, тетка должна была уже заснуть, отведав птифуров – с тем, чтобы никогда не проснуться. Через пару часов Юли благоговейно заглянет к страдалице, потрогает ее пульс и поднимет тревогу. А молодому кобельку, что уж раз в восьмой заглянул к ней со своим сочувствием, хватит и трех минут, чтобы констатировать давно ожидаемую всеми смерть… Но сил терпеть больше не оставалось. И ровно б половине двенадцатого, когда колокола ближней церкви дружно ударили, призывая верных к пасхальной заутрене. Юля не выдержала. Она выскользнула из кабинета и с бухающим сердцем почти бегом рванула в теткину палату. Вдруг – уже?!

Света, конечно, не было, тетка, должно быть, приступила к переходу в вечность. Юля приоткрыла дверь, луч из коридора упал прямо на кровать. Пустую, только с простыней и подушкой. Одеяло валялось на полу.

– Тетя Ира? – тихо позвала Юля.

Она заглянула в уборную. Темнота и пустота.

Еще не беспокоясь, а только безмерно удивляясь, Юля бросилась в сестринскую, потом в ординаторскую, и вскоре поисками пропавшей деятельно занялся весь сонный персонал отделения.

– Что, где? Где она может быть?! – ломая руки, вопрошала Юля всех подряд до тех пор, пока санитарка, бегавшая вниз, в приемное, не доложила, сама изумляясь произносимому: