Наталья Веселова - Одиннадцатый час

– Куда?

– Туда, – твердо ответила Ирина, направляясь к выходу.

– А-а, – понял, наверное, охранник и опять углубился в увлекательное чтение: ему было велено «не впускать», а насчет «не выпускать», очевидно, ничего не указывалось.

Так больная оказалась на свободе. От свежего ночного воздуха сразу легко закружилась голова, как от новой порции наркотика. Вход находился на возвышении, вниз вел пологий пандус – для удобства въезда машин, конечно, – но Ирине показалось, что лучше б были ступени. Спускаться по пандусу пришлось с большой опаской: все как-то не удавалось соразмерить длину шага. Появился даже смутный страх как-нибудь неудачно превысить скорость движения и глупо разогнаться, как в детстве с незалитой горки. Но все обошлось, и вскоре Ирина неторопливо шла по ровному асфальту к железным воротам. В будке у ворот тоже дремал охранник; он проводил женщину мутным взглядом, пришел к выводу, что она навряд ли заложила бомбу, и потому вновь безмятежно опустил тяжелую голову на стол. Теперь нужно было как-то добраться до намеченной цели, да и время поджимало: справа, от невидимой за домами церкви, уже вовсю летел призывный трезвон…

Даже в том приподнятом состоянии духа, в каком находилась Ирина, она сообразила, что уповать на общественный транспорт – безумие. Потому, выбравшись на магистраль, где уже начинало спадать вечернее оживление, она подняла руку и так застыла.

Пару раз происходили забавные казусы: перед ней с готовностью тормозили иномарки – одинокие обладатели их, вероятно, принимали в потемках Ирину с ее тонкой фигуркой, за юную девицу, неосторожно голосующую на пустеющей улице. При ближайшем рассмотрении они, не тратя времени даже на переговоры, обиженно уносились в пасхальную ночь. На третий раз повезло: остановилась скромная заляпанная «лада» и усатый Иринин ровесник приоткрыл дверь:

– Вам куда, бабуля?

В ее протянутой желтой руке он сразу углядел развернутую сотенную долларовую бумажку и потому без лишних разговоров кивнул. Пассажирка назвала отдаленную, но известную церковь добавив «Только скорее», – и машина рванула с места ретивей «мерседеса».

Водитель гнал, как мог, но на странную старушку все-таки косил глазом, охваченный ужасными мыслями: «А ну, как доллары ее – фальшивые? Иди рассматривай, в темноте-то! Впрочем, есть признак почти что верный: пиджак у мужика должен быть наощупь в рубчик. А если нет? Не стукнешь же этот одуванчик со злости по макушке – еще коньки откинет…».

– Не беспокойтесь, доллары мои настоящие, – тихо сказала пассажирка.

«Еще и мысли читает. Ведьма, что ли?»

– Да что вы, бабушка, я и не думал…

– Думали, думали… Но неужели ж я нехристь какой – в Светлую ночь ближнего обирать?

– Христос воскресе! – нашелся водитель.

– Ш-ш-ш… – старуха обернулась к нему с загадочной полуулыбкой. – Еще десять минут…

– Успеем, бабка! – вдруг разволновался он. – Вот сейчас проходными двориками скосим – и успеем!

Машина круто свернула в ближайшую темную, как разинутая пасть, подворотню – и запетляла по глубоким дворам-колодцам, где и пешему-то человеку можно от безысходности заночевать. Но водила, очевидно, хорошо знал и свое дело, и тайны странного города, потому что «лада» очень быстро выскочила на маленькую площадь, окруженную липами, со скромной одноглавой церквушкой посередине.

Они успели вовремя: в распахнутых воротах церковной ограды как раз покачивались хоругви, блестели серебряные облачения, а за ними угадывалось волнующее бурление пока притихшей толпы, и один за другим вспыхивали крошечные язычки зажигаемых свечек – выходил пасхальный крестный ход.

Спасибо, – Ирина совала водителю честно заработанный им стольник. Рука его дернулась было в хватательном движении, но вдруг упала.

– Да не надо мне, бабка, твоих денег, – сдавленно пробормотал он. – Чего уж там, праздник-то какой…

Теперь Ирина не торопилась. Стоя смирно, она пропустила мимо духовенство, успев разглядеть немного грустного о. Димитрия, обеими руками поддерживавшего свою блистающую фелонь; кучкой прошедший хор, состоявший сплошь из светлоликих дев, – и только тогда незаметно влилась в бесконечный поток охваченных радостным нетерпением верующих.

Влилась и пошла вместе с ними, лишь через несколько минут осознав, что кругом поют. Ирина прислушалась. Пропели одно и то же раз, другой, третий – она пыталась с лету запомнить слова. Но, когда открыла рот, чтоб попробовать на четвертый раз спеть вместе со всеми, то вдруг яркая боль обожгла ей руку, а рядом началась мелкая суета: это у кого-то вспыхнула пластиковая бутылка, в которой несли свечу, оберегая ее от ветра, и расплавленный пластик, не попав более ни на кого, капнул на руку именно Ирине. Она инстинктивно отерла обожженную руку о плащ, чем добилась того, что содрала застывшую каплю вместе с кожей. Посмотрела: на правой кисти горела овальная красная рана. Кругом извинялись. Люди, обычно сплачиваемые общей идеей, становясь при этом добрее к ее носителям, едва ли не предлагали первую помощь на месте.

Ирина старалась уловить смысл их слов – но вдруг поняла, что сделать этого не может: голоса не просто сливались, а вдруг утратили свое значение. Она не понимала, что ей говорят, поэтому невольно притормозила – и поток с готовностью унес вперед сочувствующих, кругом оказались совсем другие, быстро текущие мимо лица. Тогда она тоже тронулась с места и запела: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангелы поют на небеси…». Сначала Ирина искренне верила, что поет, лишь потом сообразила, что только открывает рот, откуда вырываются сиплые, невнятные, решительно ни с чем не сообразные звуки. Более того, нечто начало происходить с телом: оно теряло чувствительность. Ноги ощущались как отмороженные: они, определенно, были, передвигались, почти слушались – но казались какими-то отдельными, слишком самостоятельными. Ирина поднесла руку к лицу. Она видела, что делает именно это, но не почувствовала ни руки, ни лица. Изнутри поднялась и опала, на миг заслонив собою мир, ледяная черная волна…

Крестный ход тек мимо, плавно огибая умирающую, которая все-таки силилась медленно двигаться. То, что происходило с Ириной, вовсе не напоминало ее болезнь с сопутствующими симптомами; она старалась не обдумывать, потому что в глубине души знала, что это: смерть. Но крестный ход уже втягивался в ворота, толпа запрудила все пространство перед папертью, священники взошли по ступеням, развернулись лицом к пастве перед закрытыми дверями. Ирина тоже, пробралась за ограду, прислонилась к ней спиной уже без мыслей, угасая – и вдруг кругом стройно грянуло: «Воистину воскресе!

Она вздрогнула и во второй раз сумела выкрикнуть вместе со всеми: