Агата Кристи - Икс или игрек?

– Вы действительно так думаете?

– Теперь – да. И какой тайной она себя окружает! Я спросила ее, из какого именно ирландского графства она родом. И вы не поверите – она увильнула от ответа, заявив, что она вовсе не из Ирландии!

– А вы думаете, что она ирландка?

– Конечно, ирландка. Я знаю своих соплеменниц. Могу даже сказать, из какого она графства. Но она все твердит: «Я англичанка! А мой муж был испанцем…»

Тут миссис О’Рурк резко замолчала, поскольку в комнату вошла миссис Спрот, а за нею по пятам – Томми.

Таппенс немедленно сказала с живостью:

– Добрый вечер, мистер Медоуз! Вы сегодня выглядите очень свежо.

– Много нагрузки – вот в чем секрет, – ответил Томми. – Утром – гольф, днем – прогулка по берегу…

– Я водила малышку на берег днем, – сказала Миллисент Спрот. – Она хотела в воду, но я подумала, что та еще слишком холодная. Я помогала ей строить замок из песка, а собака унесла мое вязанье и распустила целый ряд. Это так неприятно, так трудно поднимать все эти петли… Я так плохо вяжу.

– У вас хорошо выходит эта шапочка, миссис Бленкенсоп, – вдруг обратилась к Таппенс миссис О’Рурк. – Вы просто невероятно продвинулись. Мне показалось, что мисс Минтон назвала вас неопытной вязальщицей?

Таппенс чуть покраснела. Миссис О’Рурк была наблюдательна. «Миссис Бленкенсоп» ответила с еле заметной досадой:

– На самом деле я много вязала. Я так и сказала мисс Минтон. Но, сдается, она любит поучать.

Все согласно рассмеялись. Через несколько минут к ним присоединились остальные постояльцы, и дали гонг к обеду.

Во время обеда разговор крутился вокруг животрепещущей темы шпионажа. Пересказывались старые, широко известные анекдоты. О сиделке с мускулистыми руками, о священнике, прыгнувшем с парашютом и совершенно не благочестиво выразившемся при жестком приземлении, об австрийской поварихе, прятавшей приемник в камине спальной, и обо всем, что случилось или чуть было не случилось с тетушками и двоюродными братьями и сестрами присутствующих. Разговор вышел на «пятую колонну». Посыпались обвинения в адрес английских фашистов, коммунистов, партии мира, уклонистов от военной службы. Это был совершенно обычный разговор, который можно было услышать почти каждый день, но тем не менее Таппенс пристально рассматривала лица и поведение говоривших, пытаясь уловить хоть какое-нибудь красноречивое выражение лица или слово. Однако все было напрасно. Лишь Шейла Перенья не принимала участия в разговоре, но это можно было списать на ее обычную неразговорчивость. Ее смуглое упрямое лицо было мрачным и задумчивым.

Карла фон Дейнима сегодня за столом не было, так что можно было не сдерживаться.

Шейла заговорила только в самом конце обеда.

Миссис Спрот пропищала своим тоненьким голосом:

– Немцы сделали очень большую ошибку во время прошлой войны, когда расстреляли сестру Кэвелл [11] Сестра Кэвелл – англичанка, сестра в госпитале Красного Креста в Брюсселе, оккупированном немцами; расстреляна по приговору немецкого военно-полевого суда за то, что помогала военнопленным англичанам и другим союзникам бежать из германского плена в нейтральную Голландию и участвовала в соответствующей подпольной группе. . Они настроили против себя всех!

И тут Шейла вскинула голову и спросила своим гневным юным голосом:

– А почему бы им было не расстрелять ее? Она ведь была шпионкой, разве не так?

– О, нет-нет, она не была шпионкой!

– Она помогала англичанам бежать – на вражеской территории. Это одно и то же. Так почему ее нельзя было расстрелять?

– Но расстреливать женщину, тем более медсестру!..

Шейла встала.

– Я думаю, что немцы были правы, – сказала она и вышла через французское окно в сад.

На десерт были недозрелые бананы и вялые апельсины. Все встали и пошли в салон пить кофе.

Только Томми незаметно вышел в сад. Он нашел Шейлу Перенья на террасе. Она смотрела на море. Он встал рядом с нею.

По ее учащенному, короткому дыханию Томми понял, что она чем-то сильно взволнована. Он предложил ей сигарету. Она взяла ее.

– Красивая ночь, – сказал Бересфорд.

Низким, напряженным голосом девушка ответила:

– Если б так…

Томми с сомнением глянул на нее. Внезапно он ощутил ее привлекательность и бурлившую в ней энергию. В ней кипела жизнь, как неотразимая сила. Она была, подумал он, из тех девушек, из-за которых мужчины легко теряют голову.

– Вы хотели сказать – если б не война?

– Я ничего такого не хотела. Я ненавижу войну.

– Как и все мы.

– Я не об этом. Я ненавижу все эти фразочки, эту самоуверенность – этот ужасный, омерзительный патриотизм!

– Патриотизм? – опешил Томми.

– Да, я ненавижу патриотизм, понимаете? Ненавижу это заклинание – страна, страна, страна! Предать свою страну, умереть за свою страну, служить своей стране… Какое значение вообще имеет, кто в какой стране родился?

– Я не знаю. Просто так говорят, – ответил Томми.

– Но не я! Вам-то ладно – вы ездите за границу, продаете-покупаете по всей Британской империи и возвращаетесь, загорелый и набитый штампами, рассказываете байки про тамошних жителей и заказываете индийские коктейли и все такое.

– Надеюсь, я не настолько плох, девочка моя, – ласково ответил Томми.

– Я преувеличиваю, но вы понимаете, о чем я. Вы верите в Британскую империю и… и… и в глупость умирать за страну.

– Моя страна, – сухо ответил Томми, – как-то не очень озабочена тем, чтобы позволить мне умереть за нее.

– Да, но вы этого хотите! А это так глупо! Ничто не стоит смерти! Это все только идея, все слова, все пена, все это напыщенный идиотизм. Моя страна ничего для меня не значит!

– Однажды вы удивитесь, как много она для вас значит, – ответил Томми.

– Нет. Никогда. Я страдала… я видела…

Она замолчала, затем вдруг резко, импульсивно повернулась к нему:

– Знаете, кто был мой отец?

– Нет, – Томми загорелся интересом.

– Его звали Патрик Магуайр. Он… во время последней войны он был сторонником Кейсмента [12] Роджер Дэвид Кейсмент (1864–1916, Лондон) – британский дипломат, впоследствии деятель ирландского национально-освободительного движения. . Его расстреляли как предателя! Ни за что! За идею! Он связался с теми, другими ирландцами. Почему он не мог тихо сидеть дома и заниматься своими делами? Для одних он мученик, для других – предатель… А мне кажется, он просто дурак!

Томми слышал, как в ее голосе прорывается скрытое возмущение. Он сказал:

– Так вот в этой тени вы и выросли?

– Верно, в тени. Мать поменяла фамилию. Несколько лет мы жили в Испании. Она всегда говорила, что отец был наполовину испанцем. Мы всегда лгали о себе, где бы мы ни были. Объездили весь континент. Наконец вернулись и завели гостиницу. И это худшее из всего, что мы сделали.