Эшли Уивер - Смерть парфюмера

– По-моему, просто прекрасно, что он поощрял вас в том, что вы идете по его стопам, – произнесла я.

Сесиль кивнула:

– Я всегда была счастлива от того, что он не считал женщин неспособными делать то, что могут мужчины. Вместо того чтобы направлять меня к более скучным и банальным поприщам, он делал все, чтобы я развивала свой интерес к парфюмерии и шлифовала свои навыки.

В этом отношении ей повезло. Я знала множество женщин, чьи родители всячески препятствовали подобным увлечениям, считая главным предназначением женщины выйти замуж и производить на свет наследников.

Сесиль провела меня к столу с приборами. Там стояли большой металлический пресс, лабораторные стаканы, мензурки, пипетки, ложечки и многое другое, названий чему я не знала. Она указала на любопытного вида агрегат.

– Это для паровой перегонки, – пояснила она. Она положила руку на еще один аппарат, походивший на лежащую на полу стопку рамок и напоминавший улей.

– Вы знакомы с процессом анфлеража? – спросила она.

– Очень поверхностно, – призналась я. Я решила, что не стоит делать вид, будто знаю парфюмерные технологии. Лучше сказать, что мой интерес вспыхнул совсем недавно, нежели что-то невнятно бормотать с притворной осведомленностью.

– Анфлераж используется для получения из цветов пахучих эфирных масел. – Сесиль взяла в руки лист стекла в деревянной раме. – При холодном анфлераже эти панели покрывают жиром, а между ними прокладывают лепестки цветов. Жир поглощает эфирные масла из лепестков в течение нескольких дней. Процесс повторяется, пока жир не впитает достаточное количество масел.

– Понимаю, – сказала я. – Очень, очень интересно.

– Я тоже всегда так думала, – согласилась Сесиль, и в уголках ее губ мелькнула улыбка. – На самом деле первую попытку я предприняла много лет назад. Еще девочкой я видела, как этот процесс происходит на фабриках отца и в его домашней лаборатории. Он делал для себя лавандовую помаду для волос, которой всегда пользовался, меня заворожил этот процесс, и очень захотелось провести его самой. Лет в десять я нашла в садовом сарае старые оконные рамы, намазала их остатками жира, которые стащила с кухни, сорвала у мамы в саду несколько роз, а потом на пару-тройку дней придавила все кирпичами. К сожалению, мне не хватило техники. Жир прогорк, и цветы сгнили. В результате помада получилась чрезвычайно вонючей, как вы, наверное, можете представить.

Мы посмеялись, и я поняла, что эти воспоминания ей очень дороги.

– Я все-таки сложила ее в банку, – продолжила она. – Мама с благодарностью приняла подарок, а отец повел меня в сарай и показал, что я сделала не так. – Ее улыбка погасла, а в глазах появилась грусть. – Все свои знания о парфюмерии я почерпнула от отца, а все, чтобы стать достойной женщиной, – от матери.

– Наверное, они были вам очень дороги.

Она кивнула:

– Мама была очень красивой женщиной.

В ее словах слышалась недосказанность, и я принялась гадать, думает ли она о Берил, сравнивая молодую женщину, вышедшую замуж за отца, с женщиной, что ее вырастила.

Наступившую в лаборатории тишину внезапно нарушил звонок телефона.

– Мы поставили его сюда ради удобства, но иногда он раздражает, – заметила Сесиль, снимая трубку.

– Да? – Пару секунд она слушала, а потом посмотрела на запястье. Поскольку Сесиль не так много значения придавала внешнему виду, она носила единственное украшение – часы. Разумеется, они были отделаны бриллиантами и изумрудами. Демонстрируя огромное богатство и приземленный практицизм, они идеально шли Сесиль Беланже.

– Очень хорошо, – ответила она. – Прошу меня извинить, мадам Эймс. Боюсь, я потеряла чувство времени. Для создания вашего персонального аромата нам необходимо пообщаться гораздо больше. Мне нужно поближе узнать вас, прежде чем я определю, что именно подойдет вам лучше всего. К сожалению, сегодня днем у меня еще одно дело.

Я вспомнила слова мадам Нанетт. На этот день назначено оглашение завещания.

– Возможно, мы могли бы договориться о новой встрече? – спросила я.

– Да… – Похоже, Сесиль немного замялась, а потом вдруг сказала: – Позвольте пригласить вас завтра с супругом на ужин.

Я не могла не удивиться подобному приглашению. Это было скорее светское мероприятие, нежели деловое общение. Мне показалось, что сегодня днем она, возможно, прониклась ко мне некой симпатией. Я была уверена, что знаю ее лучше, чем раньше.

– С огромным удовольствием, – ответила я.

– Прекрасно, – улыбнулась она. – Буду с нетерпением ждать.

Я испытала чувство вины. Я сблизилась с Сесиль Беланже под ложным предлогом и теперь ощутила: наше общение, которое могло перерасти в искреннюю дружбу, испорчено моим двуличием. Разумеется, существовала вероятность того, что убийца – это Сесиль, и в этом случае мне уж точно не следовало чувствовать себя виноватой.

Мы покинули сад и вошли в дом. Как только мы оказались в вестибюле, Антуан появился из унаследованного от отца кабинета, откуда во время приема я услышала их разговор.

– Сесиль, можно тебя на пару слов?

– Да, после того как я провожу мадам Эймс.

– Я сама смогу выйти, – заверила я. В конце концов, до двери оставалось несколько шагов.

– Хорошо, – сказала она. – Всего наилучшего, и до встречи завтра вечером.

– Да. Буду ждать с нетерпением.

Кивнув мне на прощание, Антуан жестом пригласил ее в кабинет и прошел за ней, закрыв дверь. Как мне ни хотелось прижаться ухом к замочной скважине, воспитание взяло верх, и я развернулась, чтобы уйти.

Но, похоже, я не упустила возможность что-то подслушать, поскольку не успела я дойти до входной двери, как из гостиной раздались голоса, и я явственно разобрала разговор:

– Какой дивный букет. А ты сама прямо-таки цветешь.

– Благодарю вас, – последовал робкий ответ.

Я узнала, чьи это голоса. Они принадлежали Берил и Мишелю Беланже. Похоже, Мишель только что приехал и столкнулся в гостиной с Берил, ставящей в вазу садовые розы. Что-то в их диалоге заставило меня остановиться. Похоже, разговор у них был более чем дружеский. И его следующие слова это подтвердили:

– Никто бы и не подумал, что ты недавно овдовела. – В его тоне слышались шутливые, почти насмешливые нотки. – Не сомневаюсь, что ты найдешь утешение в своем горе.

– Я бы не хотела слышать такое от тебя, Мишель. – Голос у нее был напряженный, почти расстроенный.

Мишель рассмеялся:

– Вот только со мной не надо разыгрывать скорбь, дорогая моя мачеха.

– Пожалуйста, – прошептала Берил. – Не надо…

– Я не осуждаю тебя, вовсе нет. И не завидую твоим небольшим дневным прогулкам по Люксембургскому саду. По-моему, завтра как раз подходящий денек прогуляться, да? Уверен, что ему не терпится остаться с тобой наедине.