Артур Дойль - Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1

– Почему же вы сами не пишете? – спросил я с некоторой горечью.

– Напишу, милый Ватсон, напишу. В настоящее время я, как вам известно, изрядно занят, но я намерен посвятить закат своей жизни составлению руководства, в котором сосредоточится, в одном томе, все искусство сыскного труда… Нам предстоит расследовать, по-видимому, убийство.

– Так вы думаете, что этот сэр Эстас умер?

– Полагаю, что да. Письмо Гопкинса свидетельствует о значительном возбуждении, а он не принадлежит к людям, поддающимся эмоциям. Да, я думаю, что произошло насилие, и что тело оставлено до нашего освидетельствования. Из-за простого самоубийства он не послал бы за мною. Что же касается освобождения дамы, то, по-видимому, ее заперли в ее комнате во время трагедии. Мы переносимся в высший свет, Ватсон: толстая бумага, монограмма Э. Б., герб, живописный адрес. Я думаю, что Гопкинс не посрамит своей репутации, и что нас ожидает интересное утро. Преступление было совершено до полуночи.

– Откуда вы это знаете?

– По расписанию поездов и расчету времени. Обратились к местной полиции, ей надо было снестись со Скотланд-Ярдом, Гопкинс должен был поехать туда и, в свою очередь, послать за мною. На все это потребовалась добрая часть ночи. Ну, вот мы и приехали на Чизльхерстскую станцию, и скоро выяснятся все наши сомнения.

Сделав мили две по узким деревенским тропинкам, мы добрались до ворот парка, которые открыл нам старый привратник с искаженным лицом, носившим отпечаток большого волнения. Аллея шла по величественному парку между двумя рядами старых вязов и оканчивалась у низкого обширного дома с колоннами у фасада в стиле Палладио. Центральная часть дома, вся покрытая плющом, была, очевидно, очень древняя, но большие окна доказывали, что были произведены новейшие переделки, а одно крыло дома казалось совершенно новым.

На пороге нас встретила юная фигура и бодрое оживленное лицо инспектора Стэнлея Гопкинса.

– Я очень рад, что вы приехали, мистер Холмс. И вам также, доктор Ватсон, я очень рад! Но, право, если бы мне пришлось начинать сначала, то я не стал бы вас беспокоить, потому что с тех пор, как дама пришла в себя, она дала такие ясные показания по этому делу, что нам немного остается работы. Помните Левптамскую тайну?

– Как, трое Рандлей?

– Именно: отец и два сына. Это дело их рук. Я в этом не сомневаюсь. Они две недели тому назад поработали в Сайденгаме, их видели, и мы имеем описание их наружности. Несколько смело – отважиться на второе дело столь быстро и столь близко, но совершили его они, в этом не может быть сомнения. И на этот раз дело пахнет виселицей.

– Так сэр Эстас, значит, умер?

– Умер, ему проломили голову кочергой от его же собственного камина. Сэр Эстас Бракенстоль – один из богатейших людей в Кенте. Леди Бракенстоль в будуаре. Какой она, бедняга, испытала ужас. Когда я впервые увидел ее, она показалась мне почти мертвою. Я думаю, что вам лучше повидать ее и выслушать ее рассказ о происшедшем. Затем мы вместе осмотрим столовую.

Леди Бракенстоль нельзя было назвать обыкновенной женщиной. Редко приходилось мне видеть такую грациозную женственную фигуру и такое красивое лицо. Она была блондинка с золотистыми волосами, голубыми глазами, и цвет ее лица, вероятно, был бы изумительным, что свойственно такого рода блондинкам, если бы от только что испытанного ею ужаса не осунулись и не исказились ее черты. Она страдала не только душевно, но и физически, так как над правым ее глазом была безобразная синяя опухоль, которую ее горничная, высокая суровая женщина, усердно смачивала уксусом с водой. Дама лежала обессиленная на кушетке, но ее быстрый наблюдательный взгляд, брошенный на нас, когда мы вошли, и бдительное выражение красивых черт ее лица доказывали, что ужас, испытанный ею, не повлиял ни на ее умственные способности, ни на присутствие духа. На ней был надет широкий голубой капот, вышитый серебром, но на кушетке рядом с нею висело черное вечернее платье, отделанное цехинами.

– Я передала вам обо всем, что случилось, мистер Гопкинс, – сказала она утомленным голосом. – Разве вы не можете это повторить за меня? Впрочем, если вы находите нужным, я расскажу этим господам, что случилось. Были они в столовой?

– Я нашел лучшим, чтобы они сначала выслушали вашу милость.

– Я рада буду, когда вы распорядитесь обо всем. Ужасно подумать, что он все еще лежит там.

Она вздрогнула и на один момент закрыла лицо руками. Когда она сделала этот жест, широкие рукава капота опустились и обнажили ее руки до локтей. Холмс вскрикнул:

– Вы получили еще и другие ушибы, мадам! Что это такое?

На белой округлой руке выделялись два ярко-красных пятна. Она поспешно спустила на них рукав.

– Это ничего. Это не имеет отношения к отвратительному происшествию прошлой ночи. Садитесь, пожалуйста, и я расскажу вам все, что знаю. Я жена сэра Эстаса Бракенстоля, замужем около года. Полагаю, что бесполезно мне пытаться скрывать, что наше супружеское счастье было не из завидных. Боюсь, что все наши соседи скажут вам это, если бы я и попыталась утверждать противное. Может быть, отчасти и я виновата. Я была воспитана в более свободной, менее условной атмосфере Южной Австралии, и мне непривычна эта английская жизнь с ее приличиями и натянутостью. Но главная причина заключается в факте, очевидном для всех, а именно, что сэр Эстас был закоренелый пьяница. Неприятно провести и один час с таким человеком. Можете ли вы себе представить, что значит для уважающей себя женщины быть связанной с таким человеком день и ночь? Утверждать, что такой брак связывает, – это кощунство, преступление, низость. Я говорю, что эти ваши чудовищные законы навлекут проклятие на страну, небо не потерпит, чтобы вечно совершалось такое злодеяние…

Она выпрямилась, щеки ее раскраснелись, и глаза метали искры из-под страшного пятна на брови. Но сильная ласковая рука горничной снова уложила ее голову на подушку, и леди разразилась страстными рыданиями. Наконец она снова заговорила:

– Расскажу вам то, что произошло прошлой ночью. Вам, может быть, известно, что вся прислуга спит в новом флигеле. В этом центральном строении помещаются жилые комнаты, с кухней позади и нашей спальней наверху. Моя горничная Тереза спит над моей комнатой. Никого тут больше нет, и ни один звук не может возбудить тревогу у спящих в дальнем флигеле. Это, должно быть, хорошо было известно ворам, иначе они не поступили бы так, как оказалось. Сэр Эстас удалился к себе в половине одиннадцатого. Прислуга уже разошлась по своим комнатам. Одна только моя горничная еще не легла и дожидалась в своей комнате, на самом верху, – не понадобятся ли мне ее услуги. Я просидела до начала двенадцатого в этой комнате, углубившись в чтение. Затем я прошлась по комнатам, чтобы посмотреть, все ли в порядке, прежде чем идти наверх. Я имела привычку делать это сама, так как не всегда можно было положиться на сэра Эстаса. Я вошла в кухню, затем в буфетную, в оружейную, в биллиардную, в гостиную и, наконец, в столовую. Подойдя к окну, которое завешено толстыми занавесками, я вдруг почувствовала, что на меня подуло, и заключила из этого, что окно открыто. Я отдернула занавес и очутилась лицом к лицу с широкоплечим пожилым человеком, только что вошедшим в комнату. Окно – большое, французское, образующее, в сущности, дверь, выходящую на лужайку. У меня в руках была свечка, при свете которой я увидела за первым человеком двух других, тоже собиравшихся войти в окно. Я отшатнулась, но человек в туже секунду напал на меня. Сначала он схватил меня за запястье, а затем за горло. Я открыла рот, чтобы крикнуть, но он нанес мне страшный удар кулаком в лицо, и я упала. Я, должно быть, была несколько минут без сознания, потому что, когда пришла в себя, то увидела, что они сорвали шнурок со звонка и крепко привязали меня им к дубовому креслу, которое стоит в конце обеденного стола. Я была так крепко связана, что не могла пошевельнуться, а платок, которым был завязан мой рот, не давал мне возможности издать ни одного звука. В этот-то момент в комнату вошел мой несчастный муж. До него, очевидно, долетели подозрительные звуки, и он явился подготовленным к какой-нибудь сцене подобного рода. Он был в рубашке и брюках, со своей любимой палкой из терновника в руке. Он бросился на одного из разбойников, но другой – пожилой человек – нагнулся, схватил с каминной решетки кочергу и нанес ему страшный удар. Он упал, не издав ни одного стона, и больше не шевелился. Мне снова сделалось дурно, но опять-таки я, должно быть, была без чувств всего несколько минут. Когда я открыла глаза, то увидела, что они собрали серебро из буфета и откупорили стоявшую там бутылку вина. У каждого из разбойников было по рюмке в руках. Сказала ли я вам, что один из них был пожилой человек с бородою, а двое остальных – молодые, безусые парни? То мог быть отец с двумя сыновьями. Они разговаривали между собою шепотом. Затем они подошли ко мне и убедились, что я все еще крепко связана. Наконец они ушли, заперев за собою окно. Прошло не менее четверти часа, прежде чем мне удалось освободить свой рот. На мои крики явилась ко мне на помощь горничная. Вскоре и остальные слуги забили тревогу, и мы послали за местной полицией, которая связалась с Лондоном. Вот, господа, положительно все, что я могу сказать, и надеюсь, что меня больше не заставят повторять эту тяжелую историю.