Артур Дойль - Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1

– Боже мой! Доктор возвращается! – воскликнул Холмс. – Это решает дело. Мы обязаны узнать до его появления, что все это значит.

Он открыл дверь, и мы вошли в переднюю. Звуки донеслись до нас яснее и превратились в долгий глубокий вопль отчаяния. Он раздавался наверху. Холмс бросился по лестнице, и я последовал за ним. Он толкнул полуоткрытую дверь, и мы оба остановились как вкопанные, потрясенные представившимся нам зрелищем.

Женщина, молодая и прекрасная, лежала мертвая на постели. Ее спокойное бледное лицо с тусклыми широко открытыми глазами, обрамленное золотистыми волосами, было обращено вверх. У ног ее, не то сидя, не то стоя на коленях, молодой человек погрузил лицо в покрывало постели, и фигура его сотрясалась от рыданий. Он так ушел в свое ужасное горе, что не поднимал головы, пока Холмс не дотронулся до его плеча.

– Вы мистер Годфрей Стаунтон?

– Да-да… Но вы опоздали. Она умерла.

Молодой человек был так ошеломлен, что не мог понять, что мы не доктора, присланные к нему на помощь. Холмс пытался произнести несколько слов утешения и объяснить, какую тревогу произвело среди его друзей его внезапное исчезновение, как на лестнице послышались шаги, и в дверях показалось тяжелое, суровое, вопрошающее лицо доктора Армстронга.

– Итак, господа, вы достигли своей цели, и, конечно, выбрали особенно подходящий момент для своей навязчивости. Я не стану кричать перед лицом смерти, но могу вас уверить, что будь я помоложе, ваше чудовищное поведение не осталось бы безнаказанным.

– Извините меня, доктор Армстронг, – произнес с достоинством мой друг, – но, кажется, между нами возникло маленькое недоразумение. Если бы вы спустились вниз, мы смогли бы объяснить друг другу это печальное дело.

Минуту спустя мрачный доктор и мы сидели в гостиной.

– Ну-с? – произнес он.

– Во-первых, я бы желал, чтобы вы поняли, что я не имею никакого отношения к лорду Маунту-Джемсу, и что моя симпатия в этом деле не на стороне этого вельможи. Когда пропадает человек, моя обязанность установить, где он, а раз я этого достиг, то тут кончаются мои обязанности. И если нет налицо никакого преступления, то я более забочусь о том, чтобы затушить скандал, чем огласить его. Если, как я полагаю, в этом деле не нарушен закон, то вы вполне можете положиться на мою скромность и на содействие, чтобы факты не попали в газеты.

Доктор Армстронг сделал быстрый шаг вперед и пожал Холмсу руку.

– Вы добрый малый, – сказал он. – Я неправильно судил о вас. Благодарю небо, что я вернулся, раскаявшись в том, что оставил бедного Стаунтона одного в таком состоянии, и таким образом познакомился с вами. Так как вы многое знаете, то положение легко объяснить. Год тому назад Годфрей Стаунтон жил некоторое время в Лондоне, и там страстно привязался к дочери своей хозяйки, на которой и женился. Она была так же добра, как хороша собой, и так же умна, как добра. Ни один мужчина не мог бы устыдиться такой жены. Но Годфрей – наследник этого сварливого вельможи, и, конечно, если бы последний узнал о его браке, то лишил бы его наследства. Я хорошо знаю юношу и люблю за многие его прекрасные качества. Я сделал все, что было в моих силах, чтобы уладить дело. Мы всячески старались скрыть брак от всех, потому что, если только пустить слух, то он быстро распространится. Благодаря этому уединенному коттеджу и своей сдержанности, Годфрею удалось сохранить свою тайну. Ее знали только я и превосходная служанка, которая в настоящую минуту пошла в Термпингтон за помощью. Но бедного юношу постиг страшный удар в образе смертельной болезни его жены. Это была чахотка в злокачественной форме. Бедный мальчик с ума сходил от горя, а между тем он должен был ехать в Лондон на этот матч, потому что не мог отделаться от него без объяснений, которые могли бы открыть его тайну. Я пытался подбодрить его телеграммой, и он ответил мне, умоляя меня сделать все, что в моих силах. Это и была та телеграмма, которую вам каким-то образом удалось увидеть. Я не сообщал ему, как велика была опасность, потому что знал, что он не принесет здесь пользы, но написал правду отцу ее, а он очень нерассудительно передал ее Годфрею. Результатом было то, что он приехал прямо сюда в состоянии, близком к сумасшествию, и оставался в таком положении на коленях у ее ног, пока сегодня утром смерть не прекратила ее страданий. Вот и все, мистер Холмс, и я уверен в том, что могу рассчитывать на вашу скромность и скромность вашего друга.

Холмс схватил руку доктора и горячо пожал ее.

– Пойдемте, Ватсон, – сказал он, и мы вышли из этого дома скорби на дорогу, освещенную бледным светом зимнего дня.

В холодное морозное утро зимы 1897 года я проснулся оттого, что меня кто-то тряс за плечо. То был Холмс. Свечка в его руке освещала его взволнованное лицо, и я с одного взгляда увидел: что-то неладно.

– Вставайте, вставайте, Ватсон! – воскликнул он. – Игра началась. Ни слова! Живо одевайтесь и едем!

Через десять минут мы оба сидели в кебе, который гремел по безмолвным улицам по направлению к Чэринг-Кросской станции. Забрезжил бледный зимний рассвет, и мы смутно различали случайную фигуру раннего работника, проходившего мимо нас, как неясное пятно в опаловом лондонском тумане. Холмс сидел молча, закутавшись в свою большую шубу, и я был рад последовать его примеру, потому что воздух был крайне холодный, и мы выехали натощак. Только выпив горячего чая на станции и усевшись в кентский поезд, мы настолько оттаяли, что Холмс мог говорить, а я слушать. Он вынул из кармана записку:

«Аббэй-Грэнж, Марташ, Кент. 3 ч. 30 м. утра.

Дорогой мистер Холмс, я был бы очень рад, если бы вы оказали мне свою немедленную помощь в том, что обещает быть крайне замечательным делом. Это нечто вполне по вашей части. За исключением освобождения дамы, я позабочусь, чтобы все осталось точно в таком виде, в каком я застал дело, но прошу не терять ни одной секунды, так как трудно оставить там сэра Эстаса. Преданный вам Гопкинс ».

– Гопкинс семь раз призывал меня, и каждый раз приглашение его вполне оправдывалось, – сказал Холмс. – Полагаю, что все его дела попали в нашу коллекцию, и я должен согласиться, Ватсон, что вы обладаете известным даром выбора, который искупает многое, что не нравится мне в ваших повествованиях. Ваша несчастная привычка смотреть на все с точки зрения повести, а не как на научное упражнение, погубила то, что могло бы быть поучительной и даже классической серией наглядных опытов. Вы только слегка касаетесь крайне тонкой и деликатной работы и останавливаетесь на сенсационных деталях, которые могут волновать читателя, но никак не быть для него поучительными.