Агата Кристи - Смерть на Ниле. Причуда мертвеца

Мужской голос прозвучал не очень отчетливо:

— Мы вдвоем увидим все это, Джеки... вдвоем. Будет дивно, да?

— Мне — да, а тебе? Интересно... ты правда этого хочешь так же сильно, как я?

Ее голос напрягся, глаза округлились — и чуть ли не страх был в них.

Ответ последовал быстрый и резковатый:

— Не глупи, Джеки.

— Интересно... — повторила девушка. И передернула плечами. — Пойдем потанцуем.

Эркюль Пуаро пробормотал под нос:

— «Un qui aime et un qui se laisse aimer» [10] «Один любит, другой позволяет себя любить» (фр.). . М-да, мне тоже интересно.

— А вдруг с ним чертовски трудно ладить? — сказала Джоанна Саутвуд.

Линит покачала головой:

— Не думаю. Я доверяю вкусу Жаклин.

На это Джоанна заметила:

— В любви люди всегда другие.

Линит нетерпеливо мотнула головой и переменила тему:

— Мне надо к мистеру Пирсу — насчет проекта.

— Насчет проекта?

— Насчет развалюх. Я хочу их снести, а людей переселить.

— Какая ты у нас тонкая и сознательная, душка.

— Эти дома все равно надо убирать. Они испортят вид на мой бассейн.

— А их обитатели согласятся выехать?

— Да многие за милую душу! А некоторые — такие зануды. Не могут уразуметь, как сказочно изменятся их условия жизни.

— Я знаю, ты не упустишь поучить их уму-разуму.

— Ради их же пользы, дорогая Джоанна.

— Конечно, дорогая, я все понимаю. Принудительное благо.

Линит нахмурилась. Джоанна рассмеялась:

— Не отпирайся, ведь ты — тиран. Если угодно, тиран-благодетель.

— Я ни капельки не тиран!

— Но ты любишь настоять на своем.

— Не очень.

— Погляди мне в глаза, Линит Риджуэй, и назови хоть один раз, когда тебе не удалось поступить по-своему.

— Я тебе назову тысячу раз.

— Вот-вот: «тысяча раз» — и ни одного конкретного примера. Ты не придумаешь его, сколько ни старайся. Триумфальный проезд Линит Риджуэй в золотом авто.

— Ты считаешь, я эгоистка? — резко бросила Линит.

— Нет, ты победительница — только и всего. Благодаря союзу денег и обаяния. Все повергается перед тобой. Чего не купят деньги — доставит улыбка. Вот это и означает: Линит Риджуэй — Девушка, у Которой Все Есть.

— Не смеши меня, Джоанна.

— Разве не правда, что у тебя все есть?

— Пожалуй, правда... Дикость какая-то!

— Еще бы не дикость! Ты, наверное, иногда сатанеешь от скуки и blase [11] Пресыщенности (фр.). . А пока верши свой триумфальный проезд в золотом авто. Но хотелось бы мне знать — даже очень! — что будет, когда ты выедешь на улицу, а там знак: «Проезда нет».

— Не городи чушь, Джоанна. — Обернувшись к вошедшему лорду Уиндлизему, Линит сказала: — Джоанна говорит обо мне страшные гадости.

— Из вредности, дорогая, исключительно из вредности, — рассеянно отозвалась та, поднимаясь с кресла.

Она ушла, не придумав повода. В глазах Уиндлизема она отметила огонек.

Минуту-другую тот молчал. Потом прямо перешел к делу:

— Вы пришли к какому-нибудь решению, Линит?

Она медленно выговорила:

— Неужели придется быть жестокой? Ведь если я не уверена, мне нужно сказать: нет...

Он остановил ее:

— Не говорите! Время терпит — у вас сколько угодно времени. Только, мне кажется, мы будем счастливы вместе.

— Понимаете, — виновато, с детской интонацией сказала Линит, — мне сейчас так хорошо — да еще все это в придачу. — Она повела рукой. — Мне хотелось сделать из Вуд-Холла идеальный загородный дом, и, по-моему, получилось славно, вам не кажется?

— Здесь прекрасно. Прекрасная планировка. Все безукоризненно. Вы умница, Линит. — Он помолчал минуту и продолжал: — А Чарлтонбери — ведь он вам нравится? Конечно, требуется кое-что подновить, но у вас все так замечательно выходит. Вам это доставит удовольствие.

— Ну конечно, Чарлтонбери — это чудо.

Она охотно поддакнула ему, но на сердце лег холодок. Какая-то посторонняя нота внесла диссонанс в ее полное приятие жизни. Тогда она не стала углубляться в это чувство, но позже, когда Уиндлизем ушел в дом, решила покопаться в себе.

Вот оно: Чарлтонбери — ей было неприятно, что о нем зашла речь. Но почему? Весьма знаменитое место. Предки Уиндлизема владели поместьем со времен Елизаветы [12] Е л и з а в е т а (1533—1603) — английская королева с 1558 г., из династии Тюдоров. . Быть хозяйкой Чарлтонбери — высокая честь. Уиндлизем был из самых желанных партий в Англии.

Понятно, он не может всерьез воспринимать Вуд... Даже сравнивать смешно с Чарлтонбери.

Зато Вуд — это только ее! Она увидела поместье, купила его, перестроила и все переделала, вложила пропасть денег. Это ее собственность, ее королевство.

И оно утратит всякий смысл, выйди она замуж за Уиндлизема. Что им делать с двумя загородными домами? И естественно, отказаться придется от Вуд-Холла.

И от себя самой придется отказаться. Линит Риджуэй станет графиней Уиндлизем, осчастливив своим приданым Чарлтонбери и его хозяина. Она будет королевской супругой, но уже никак не королевой.

«Я делаюсь смешной», — подумала она.

Но странно, что ей так ненавистна мысль лишиться Вуда...

И еще не давали покоя слова, что Джеки выговорила странным, зыбким голосом: «Я умру, если не выйду за него замуж. Просто умру...»

Какая решимость, сколько убежденности. А сама она, Линит, чувствовала что-нибудь похожее к Уиндлизему? Ни в малой степени. Возможно, она вообще ни к кому не могла испытывать таких чувств. А должно быть, это замечательно по-своему — переживать такие чувства...

В открытое окно донесся звук автомобиля.

Линит нетерпеливо передернула плечами. Скорее всего, это Джеки со своим молодым человеком. Надо выйти и встретить их.

Она стояла на пороге, когда Жаклин и Саймон Дойл выходили из машины.

— Линит! — Джеки подбежала к ней. — Это Саймон. Саймон, это Линит. Самый замечательный человек на свете.

Линит увидела высокого, широкоплечего молодого человека с темно-синими глазами, кудрявой каштановой головой, с прямоугольным подбородком и обезоруживающе мальчишеской улыбкой.

Она протянула ему руку. Его пожатие было крепким и теплым. Ей понравился его взгляд, в нем светилось наивное, искреннее восхищение.

Джеки сказала, что она замечательная, и он истово поверил в это.

Все ее тело охватила сладкая истома.

— Правда, здесь прелестно? — сказала она. — Входите, Саймон, я хочу достойно принять своего нового управляющего.

Ведя их за собой в дом, она думала: «Мне ужасно, ужасно хорошо. Мне нравится молодой человек Джеки... Страшно нравится».

И еще уколола мысль: «Повезло Джеки...»

Тим Аллерган откинулся в плетеном кресле и, взглянув в сторону моря, зевнул. Потом бросил вороватый взгляд на мать.

Седовласая пятидесятилетняя миссис Аллерган была красивой женщиной. Всякий раз, когда она смотрела на сына, она сурово сжимала губы, чтобы скрыть горячую привязанность к нему. Даже совершенно посторонние люди редко попадались на эту уловку, а уж сам Тим отлично знал ей цену.