Агата Кристи - Смерть на Ниле. Причуда мертвеца

Сейчас он сказал:

— Мам, тебе правда нравится Майорка? [13] М а й о р к а — остров в Средиземном море, славится климатическими курортами. Территория Испании.

— М-м, — задумалась миссис Аллертон. — Тут дешево.

— И холодно, — сказал Тим, зябко передернув плечами.

Это был высокий, худощавый молодой человек, темноволосый, с узкой грудью. У него очень приятная линия рта, грустные глаза и безвольный подбородок. Тонкие изящные руки.

Он никогда-то не был крепкого сложения, а несколько лет назад вдруг подкралась чахотка. Молва утверждала, что «он пишет», однако друзья знали, что интерес к его литературным делам не поощряется.

— Ты о чем думаешь, Тим?

Миссис Аллертон была начеку. Ее карие глаза смотрели на него подозрительно.

Тим Аллертон ухмыльнулся:

— Я думаю о Египте.

— О Египте? — В ее голосе прозвучало недоверие.

— Там по-настоящему тепло, дорогая. Сонные золотые пески. Нил. Мне всегда хотелось подняться по Нилу. А тебе?

— Еще как хотелось. — Голос ее стал сухим. — Но Египет — это дорого, мой милый. Он не для тех, кто считает каждый пенни.

Тим рассмеялся. Он встал с кресла, потянулся. Он как-то сразу поживел, ободрился. И голос у него окреп.

— Расходы я беру на себя. Да-да, дорогая! На бирже маленький переполох. Результат в высшей степени благоприятен. Я узнал сегодня утром.

— Сегодня утром? — резко переспросила миссис Аллертон. — Ты получил только одно письмо, причем от...

Закусив губу, она смолкла.

Тим с минуту гадал, сердиться ему или обернуть все в шутку. Победило хорошее настроение.

— Причем от Джоанны, — холодно договорил он. — Твоя правда, матушка. Тебе бы королевой сыщиков быть! Пресловутому Эркюлю Пуаро пришлось бы побороться с тобой за пальму первенства.

Миссис Аллертон казалась раздосадованной.

— Просто-напросто я увидела конверт...

— И поняла по почерку, что письмо не от маклера. О чем я и толкую. Вообще-то биржевые новости я узнал вчера. А почерк у Джоанны действительно приметный — пишет как курица лапой.

— Что пишет Джоанна? Что новенького?

Миссис Аллертон постаралась, чтобы полос ее прозвучал безразлично и обыденно. Ее раздражала дружба сына с троюродной сестрой Джоанной Саутвуд. Не то чтобы, как она это формулировала, «там что-то есть»: там, она была уверена, ничего не было. Никаких теплых чувств к Джоанне Тим не выказывал — как и она к нему. Их взаимная приязнь основывалась на любви к сплетням и множестве общих друзей и знакомых. Им обоим были интересны люди — и было интересно посудачить о них. У Джоанны был язвительный, если не сказать злой язык.

И не то чтобы миссис Аллертон боялась, что Тим может влюбиться в Джоанну, когда невольно напрягалась в ее присутствии или, как сейчас, получая от нее вести.

Тут было другое, и не сразу скажешь что — может, неосознанная ревность при виде удовольствия, которое Тим испытывал в обществе Джоанны. Увлечение сына другой женщиной всегда отчасти поражало миссис Аллертон: ведь они с сыном идеальные собеседники. И еще: когда такое случалось, она чувствовала как бы стену, вставшую между ней и молодыми людьми. Она не раз заставала их бойко беседующими, и когда они со всем старанием, но и как бы по обязанности втягивали ее в разговор, тот сразу увядал. Спору нет, миссис Аллертон не любила Джоанну Саутвуд. Она считала ее лицемерной и пустой, и бывало очень трудно сдержаться и не выразить свое отношение к ней.

В ответ на ее вопрос Тим вытянул из кармана письмо и пробежал его глазами. «Вон сколько понаписала», — отметила его мать.

— Новостей немного, — сказал он. — Девениши разводятся. Старину Монти сцапали за вождение в пьяном виде. Уиндпизем уехал в Канаду. Похоже, он не может опомниться, после того как Линит Риджуэй отказала ему. Она выходит за своего управляющего.

— Каков сюрприз! Он совершенный монстр?

— Отнюдь нет. Он из девонширских Дойлов. Бедняк, разумеется, притом он был обручен с лучшей подругой Линит. Крепко, крепко.

— Полное неприличие, — вспыхнув, сказала миссис Аллерган.

Тим послал в ее сторону любящий взгляд.

— Понимаю тебя, дорогая. Ты не одобряешь похищения чужих мужей и вообще мошенничества.

— Мы в молодости имели принципы, — сказала миссис Аллерган. — И слава богу! А нынешняя молодежь полагает, что может творить все что заблагорассудится.

Тим улыбнулся:

— Она не только полагает — она творит все это. Vide [14] Смотри (лат). . Линит Риджуэй.

— Так это ужас какой-то!

Тим подмигнул ей:

— Выше голову, пережиток прошлого! Может, я твой союзник. Во всяком случае, я пока что не умыкал чужих жен или невест.

— И впредь, уверена, не сделаешь этого, — сказала миссис Аллерган. — Я воспитывала тебя приличным человеком, — добавила она с чувством.

— Так что заслуга в этом твоя, и я тут ни при чем.

Ехидно улыбнувшись, он сложил письмо и вернул его в карман. Миссис Аллерган не удержалась от мысли: «Почти все письма он мне показывает. А когда от Джоанны — только зачитывает куски».

Однако она прогнала эту недостойную мысль и привычно решила явить широту души.

— Не скучает Джоанна? — спросила она.

— Когда как. Пишет, что хочет открыть магазин в Мэйфере [15] М э й ф е р — фешенебельный район Лондона с дорогими магазинами и гостиницами. .

— Она всегда жалуется на жизнь, — с легкой неприязнью сказала миссис Аллертон, — а между тем ходит по гостям, и гардероб должен ей стоить целое состояние. Она прекрасно одевается.

— Так она, скорее всего, не платит за это, — сказал Тим. — Нет-нет, мам, я имею в виду совсем не то, что тебе подсказывает твое эдвардианское мировоззрение [16] Отличительной чертой его была чопорность Относится ко времени правления Эдуарда VII (1901—1910), когда нравы оставались еще «викторианскими». . Просто она не оплачивает счета, только и всего.

Миссис Аллертон вздохнула:

— Не представляю, как людям удается это делать.

— Это в некотором роде особый талант, — сказал Тим. — Если иметь достаточно экстравагантные вкусы при полном непонимании, чего стоят деньги, — тебе откроют какой угодно кредит.

— Пусть, но в конечном счете тебя отправят в суд — за неплатежеспособность, как сэра Джорджа Вуда, беднягу.

— У тебя какая-то слабость к этому конскому барышнику — уж не оттого ли, что в тысяча восемьсот семьдесят девятом году, увидев тебя на балу, он назвал тебя розанчиком?

— В тысяча восемьсот семьдесят девятом я еще не родилась! — с чувством возразила миссис Аллертон. — У сэра Джорджа обворожительные манеры, и не смей звать его барышником.

— Я слышал занятные истории про него от знающих людей.

— Тебе и Джоанне все равно, что пересказывать о людях, — чем гаже, тем лучше.