Буало-Нарсежак - Любимец зрителей. Полное собрание сочинений. Том 9

Он дружески потрепал ее по плечу, и Ирен проводила его в кабинет. Он начал выписывать рецепты.

— Эти язвенные дела, — бормотал он, пока писал, — нечто бесконечное. К тому же надо признать, что и больная у нас не легкая. Она из тех людей, которые пускают все на самотек, фаталистка. Эти крепкие бабенки очень часто опадают, как омлет. А ведь с такой язвой, как у нее, достаточно только взять себя в руки, и с ней, черт побери, можно справиться.

Он протянул Ирен листочек.

— А вы, дорогая моя, вы-то как?.. Вот кто, по крайней мере, держится мужественно. После того, что вы перенесли, теперь еще превратиться в сиделку! Но не переусердствуйте. А то в один прекрасный день сами свалитесь. Через два-три дня я заеду. Она меня, собственно, не очень тревожит, но все-таки кое-что меня беспокоит.

Он первым вышел в вестибюль.

— Приходите к нам хоть изредка, — сказал он. — Ваша просьба об усыновлении ребенка всех дам знаете, как заинтересовала! Все желают вам красивого малыша. Вы это заслужили.

Ирен долго стояла на крыльце. Над лужайками повис туман. Вот и осень, цвета печали. Сколько же еще дней осталось до развязки? С течением времени Шарль, пожалуй, докопается до истины. Может, он уже вертится где-то возле.

Она вернулась в дом. Отступать было слишком поздно. И потом, даже если Шарль уже говорил себе: «Все это странным образом похоже на отравление», он откажется от этой мысли, потому что в замке нет человека, который был бы заинтересован в смерти Амалии. Эта версия не выдерживала никакой критики. Мофраны были вне всяких подозрений. Она сама, старая их приятельница… несчастная, потерявшая своих самых дорогих… Нет… она была безупречна. Шарль смирится с тем, что ему ничего не понятно. И даже нечего бояться, что он захочет посоветоваться с каким-нибудь собратом по профессии. Во-первых, он побоится, что решат, что он уже слишком стар и ему пора на пенсию, и еще потому, что подумает: «Нечего мне организовывать консультацию. Это — дело Ирен». Когда она поднялась наверх, Амалия уже спала.

— Рецепты в кабинете, — сказала Ирен Франсуазе. — Пошлите Жюссома в Шато-Гонтье.

Она бесшумно прошла в детскую и занялась туалетом ребенка. Вознаграждение! Мгновение счастья! Нежное шушуканье и приглушенные поцелуи.

— Ш-ш-ш! Мой Джулито. Не разбуди ее.

Он стоял у ее коленей, перетаптывался с ноги на ногу и пытался сделать самостоятельно хоть один шаг, но тут же плюхался задом.

— Ах ты, толстый увалень! Я в твоем возрасте уже повсюду бегала. Ты меня не знал маленькой. Я была прелестна, знаешь ли. Не такой пузанчик, как ты. И не ворчи, пожалуйста. Сейчас будет тебе твоя кашка.

Об Амалии она больше не думала. С ребенком на шее она спустилась в буфетную.

— Оставьте, Франсуаза. Я сама им займусь.

Все было радостью, но все где-то глухо отдавалось болью: салфетка, повязанная вокруг шейки, каша, которую надо было попробовать… «Да, да, обжора, это для тебя!» Широко открытый, как у гусенка, рот, ручки, норовящие схватить чашку. «Если ты не перестанешь, я рассержусь». При Франсуазе она не осмеливалась сказать вслух слово: мама. Она бормотала его себе под нос.

А Франсуаза, оставаясь наедине с мужем, говорила: «Бедная мадам. Мне больно слушать ее…»

Когда настал вечер, Ирен тщательно отмерила дозу яда. Пол-ложечки и еще чуть-чуть. Как раз, кажется, чтобы не вызвать рвоты, но вполне достаточно, чтобы кислота продолжила свою разрушительную работу. Она представляла себе слизистую оболочку как некую губчатую массу, медленно поддающуюся разъеданию. Но вот однажды в ней неизбежно должна образоваться дыра, и это будет смерть.

…Наступила зима. Амалия угасала, но это было так незаметно, что нужен был зоркий глаз Ирен, чтобы видеть, как прогрессирует болезнь. Руки Амалии похудели. Шея потеряла округлость, и под кожей стало видно каждое усилие мускулов и сухожилий. А главное, глаза у нее теперь были совсем другие. Они утратили свой яркий блеск: взгляд потускнел. Как доктор ни пытался связать вместе все симптомы: легкая перемежающаяся диарея, головные боли, спазмы, рвоты, он не был уверен в диагнозе, потому что признаки эти проявлялись достаточно слабо и наводили на мысль, что это все же не болезнь, а тяжелое психосоматическое расстройство.

— Если бы слово не вышло из моды, — ворчал он, — я бы сказал, что мы имеем дело с истерией. Конечно, язва существует. Ее нетрудно прощупать. Но есть что-то еще. Я бы предпочел положить ее на полное обследование.

Амалия категорически отказалась лечь в клинику. Она плакала, клялась, что ей уже лучше. Она не хотела разлучаться со своим маленьким Жулиу.

— Я и сейчас почти ничего не делаю как мать, — сказала она.

Ирен показалось, что в голосе служанки прозвучал упрек, и она чуть не закричала: «Я для вашего сына делаю все, что могу». Чуть позже она призвала в свидетели Шарля: «Видите, какая она, — злобно сказала Ирен. — Все, что делаешь для Жулиу, тебе еще как бы в упрек ставится».

Когда подошел вечер, она заметила, что флакон почти пуст. Забыла пойти к конюшням и запастись. И потому утром она пошла туда, но ее заметил Жандро.

— А, мадам! Я как раз хотел вас позвать… Тут надо решить вопрос с фуражом.

Ей было наплевать, но она выслушала Жандро и была вынуждена вернуться, не имея возможности подойти к помещению для седел.

Амалия спала спокойно, и за долгое время впервые явила Ирен отдохнувшее лицо. Значит, как только яд приостанавливал свое действие, у больной немного восстанавливались силы. Необходимо было во что бы то ни стало возобновить «лечение». Подобные слова мелькали у Ирен в голове, а она даже не сознавала их жестокости. Жандро на месте не было, а работники не обратили на нее никакого внимания. Она наполнила порошком свой флакон. На этом можно продержаться три месяца. Но Амалия столько не протянет. Если только…

Ирен задумалась. Через три месяца будет май, хорошая погода, и Амалии вполне может стать лучше. Пожалуй, неплохо бы увеличивать время от времени дозу, через неравные промежутки, чтобы вызвать приступы, нерегулярность которых загонит доктора в тупик. В тот же вечер она приготовила смесь, рассчитанную, на ее взгляд, очень точно.

Ночью случился приступ. Две или три небольшие рвоты, а потом — страшная слабость. Тейсер, за которым послали на рассвете, быстро сделал все необходимое, чтобы поднять давление, и долгие минуты выслушивал Амалию. Затем он отвел Ирен в сторону.

— Я не опасался за ее сердце, — шепотом сказал он. — А между тем именно оно сыграло с нами злую шутку. Мы должны действовать в этой области. Язва, конечно, язвой, я ее из виду не упускаю. Но всему свое время. Прежде всего мы займемся сердцем. После обеда я пришлю за ней санитарную машину, и мы сделаем ей в Лавале кардиограмму.