Агата Кристи - К берегу удачи. Кривой домишко. Объявлено убийство. Три слепых мышонка

Но у нее была еще и чисто человеческая сторона — и мне она была понятна, а семье Леонидис нет. Они и сейчас, и всегда были богаты и хорошо устроены в жизни. Они не имели представления о соблазнах, искушающих обездоленного. Бренда Леонидис мечтала о богатстве, о красивых вещах и защищенности — и о своем доме. Она утверждала, что в обмен на все это она сделала счастливым своего старого мужа. Я сочувствовал ей. Во всяком случае, сочувствовал, пока говорил с ней… А сейчас? Осталась ли мера сочувствия прежней?

Две стороны проблемы — разные точки зрения, — какая из них правильна, какая…

Предыдущей ночью я спал очень мало. Встал я рано, чтобы сопровождать Тавернера. И теперь в теплой, пропитанной ароматом цветов гостиной Магды Леонидис тело мое расслабилось, утонуло в мягких объятиях большого кресла, глаза закрылись…

Я размышлял о Бренде, о Софии, о портрете старика, мысли мои подернулись приятной дымкой…

Я уснул.

Пробуждение происходило так постепенно, что я не сразу понял, что спал.

Сперва я ощутил аромат цветов. Перед моими глазами маячило какое-то белесое пятно. Лишь по прошествии нескольких секунд я сообразил, что смотрю на чье-то лицо — лицо висело в воздухе на расстоянии полуметра от меня. По мере того как ко мне возвращалось сознание, зрение тоже прояснялось. Висящее перед моими глазами лицо не утратило своих гоблинских [111] Гоблин — в народных поверьях Западной Европы злой дух, представляемый в виде уродливого карлика. черт — круглое, выпуклый лоб, зачесанные назад волосы, маленькие, как бусинки, черные глазки. Но теперь оно соединялось с телом — маленьким и тощеньким. Бусинки пристально разглядывали меня.

— Привет, — сказало существо.

— Привет, — ответил я, моргая.

— Я — Жозефина.

Я и сам уже об этом догадался. Сестре Софии, Жозефине, было, как я решил, лет одиннадцать — двенадцать. Невероятно уродливая девочка и очень похожая на своего деда. Не исключено также, что она унаследовала и его умственные способности.

— Вы — жених Софии.

Я признал правильность этого утверждения.

— Но явились вы сюда вместе со старшим инспектором Тавернером. Почему?

— Он мой знакомый.

— Да? Мне он не нравится. Я ему ничего не расскажу.

— Не расскажешь — чего?

— Того, что знаю. Я много чего знаю. Я люблю разузнавать про людей.

Она уселась на ручку кресла, продолжая меня разглядывать. Мне стало не по себе.

— Дедушку ведь убили. Это вам уже известно?

— Да, — кивнул я. — Известно.

— Его отравили. Э-зе-рином. — Она старательно выговорила слово. — Интересно, правда?

— Можно сказать и так.

— Нам с Юстесом очень интересно. Мы любим детективные истории. Мне всегда хотелось быть сыщиком. Теперь я сыщик. Я собираю улики.

В этом ребенке было и впрямь что-то дьявольское.

Она возобновила атаку.

— Человек, который пришел со старшим инспектором, тоже ведь сыщик? В книгах пишут, что переодетого сыщика всегда можно узнать по сапогам. А этот носит замшевые ботинки.

— Старые порядки меняются.

Жозефина истолковала мое замечание по-своему.

— Да, — сказала она, — теперь нас ждут большие перемены. Мы переедем в Лондон, будем жить на набережной Виктории. Маме давно этого хотелось. Она будет довольна. Папа тоже, я думаю, не будет возражать, раз книги переедут вместе с ним. Раньше он не мог себе этого позволить. Он потерял кучу денег на «Иезавели» [112] Иезавель — согласно Ветхому Завету дочь финикийского царя и жена царя Израиля, поклонявшаяся языческим богам и преследовавшая христианских пророков; была убита и отдана на съедение собакам; ее история рассказывается в Первой Книге Царств, главы 18 и 19, и во Второй Книге Царств, глава 9. .

— На Иезавели? — переспросил я.

— Да. Вы ее не видели?

— A-а, это пьеса? Нет, не видел. Я жил за границей.

— Она недолго шла. Честно говоря, она полностью провалилась. По-моему, маме абсолютно не подходит роль Иезавели, а вы как думаете?

Я подвел итог своим впечатлениям о Магде. Ни в персикового цвета неглиже, ни в сшитом на заказ дорогом костюме она не вызывала ассоциации с Иезавелью, но я готов был поверить, что существуют и другие Магды, которых я еще не видел.

— Возможно, и не очень подходит, — осторожно ответил я.

— Дедушка с самого начала говорил, что пьеса провалится. Он говорил, что не станет вкладывать деньги в постановку всяких исторических религиозных пьес. Он говорил, что кассового успеха она иметь не будет. Но мама ужасно была увлечена. Мне-то пьеса, в общем, не очень понравилась. Совсем непохоже на ту историю из Библии. У мамы Иезавель была совсем не такая скверная. Горячая патриотка и даже симпатичная. Скучища несусветная. В конце, правда, все исправилось — ее выбросили из окна. Но псов не было, и ее не сожрали. Жалко, правда? Мне как раз больше всего нравится место, где ее сжирают псы. Мама говорит, что на сцену собак не выпустишь, а мне все-таки непонятно — почему. Можно ведь взять дрессированных собак. — Жозефина с чувством продекламировала: — «…И не нашли от нее ничего, кроме кистей рук» [113] Несколько измененная цитата из Библии, Ветхий Завет, Вюрая Книга Царств, IX, 35. . А отчего они не съели кисти рук?

— Понятия не имею.

— Кто бы подумал, что собаки так разборчивы. Наши так совсем неразборчивы. Едят все что попало.

Жозефина еще несколько минут размышляла над этой библейской загадкой.

— Жалко, что пьеса провалилась, — заметил я.

— Да, мама жутко расстроилась. Рецензии в газетах были просто кошмарные. Когда она их прочитала, она стала плакать, плакала весь день и бросила поднос с завтраком Глэдис. Глэдис отказалась от места. Очень было весело.

— Я вижу, ты любишь драму, Жозефина, — заметил я.

— Вскрытие делали, — продолжала Жозефина, — чтобы узнать, из-за чего дедушка умер. Для полиции это ЧП, но, по-моему, от этих букв только путаница. ЧП еще значит «член парламента», правда? И еще «Чистопородный поросенок», — добавила она задумчиво.

— Тебе жаль дедушку? — спросил я.

— Не особенно. Я его не очень любила. Он мне не позволил учиться на балерину.

— А тебе хотелось стать балериной?

— Да, и мама тоже хотела, чтобы я занималась, и папа был не против, но дедушка сказал, что из меня проку не будет.

Она соскочила с ручки кресла на пол, скинула туфли и попыталась встать на носки, или, как это говорится на профессиональном языке, — на пуанты.

— Надевают, конечно, специальные туфли, — объяснила она, — и все равно на концах пальцев иногда бывают жуткие нарывы. — Она снова влезла в туфли и спросила небрежным тоном: — Нравится вам наш дом?

— Скорее, нет.

— Наверно, его теперь продадут. Если только Бренда не останется в нем жить. Да и дядя Роджер с тетей Клеменси теперь, наверно, не уедут.