Агата Кристи - Смерть приходит в конце. День поминовения. Лощина

— О, повсюду налипла глина… тут и там разбросаны вещи, которые когда-то мне почему-то понравились и которые могут быть только в одном экземпляре… в паре они просто убили бы друг друга!

— Это я могу понять, мадемуазель. Вы художница — человек искусства.

— А вы, мосье Пуаро, вы разве не человек искусства?

Пуаро склонил голову набок.

— Это нелегкий вопрос. Но, в общем, я бы сказал — нет! Я знал несколько преступлений, задуманных артистически… Они являлись, понимаете ли, высшим проявлением воображения… Но раскрытие этих преступлений… Нет, здесь нужна не сила созидания. Здесь требуется страсть к установлению истины.

— Страсть к истине, — задумчиво произнесла Генриетта. — Да, я понимаю, насколько это делает вас опасным. Однако удовлетворит ли вас знание истины?

Пуаро с любопытством взглянул на нее.

— Что вы имеете в виду, мисс Сэвернейк?

— Я могу понять ваше желание знать. Однако достаточно ли для вас знать истину? Или вы будете вынуждены идти дальше: на основании этой истины — действовать?

Такой подход заинтересовал Пуаро.

— Вы хотите сказать, что, узнав правду о смерти доктора Кристоу, я мог бы удовлетвориться тем, что держал бы эту правду при себе. А вы знаете правду об этой смерти?

Генриетта пожала плечами.

— Кажется очевидным ответ — Герда. Как цинично, что жена или муж всегда подозреваются в первую очередь!

— Вы с этим не согласны?

— Я всегда стараюсь быть объективной.

— Мисс Сэвернейк, зачем вы явились сюда? — тихо спросил Пуаро.

— Должна признаться, что не обладаю вашей страстью докапываться до истины, мосье Пуаро. Прогулка с собакой — чисто английский предлог. Но вы, конечно, заметили, что у Энкейтллов нет собаки.

— Этот факт от меня не ускользнул.

— Поэтому я взяла спаниеля взаймы у садовника. Теперь вы видите, мосье Пуаро, что я не очень правдива.

И снова сверкнула короткой улыбкой. Она показалась Пуаро невероятно трогательной.

— Нет, но вы — цельная натура.

— Почему вы так говорите?

«Она удивлена… почти напугана…» — подумал Пуаро.

— Потому что, по-моему, это действительно так, — сказал он.

— Цельная натура, — повторила задумчиво Генриетта, — хотела бы я знать, что это значит на самом деле.

Она сидела очень тихо, уставившись на ковер, затем подняла голову и посмотрела на него.

— Вы не хотите узнать, почему я пришла?

— Вам, наверное, трудно подобрать нужные слова.

— Да, пожалуй. Завтра заседание в суде, мосье Пуаро. Нужно бы решить, насколько…

Она не договорила. Встав с кресла, прошла по комнате, подошла к камину, поменяла местами несколько безделушек, а вазу с астрами, стоявшую в центре стола, переставила на самый край камина, отступила назад и, склонив голову набок, разглядывала результат.

— Как вам это нравится, мосье Пуаро?

— Совсем не нравится, мадемуазель!

— Я так и думала. — Она ‘засмеялась и быстро и ловко вернула все на прежнее место. — Ну что ж, если решила что-то сказать, нечего зря тянуть! Вы такой человек, которому почему-то можно сказать все. Итак, начнем! Как вы думаете, нужно ли, чтобы полиция знала, что я была любовницей Джона Кристоу?

Голос у нее был сухой, бесстрастный. Она смотрела не на него, а на стену, поверх его головы. Указательный палец двигался по изгибам кувшина, в котором стояли пурпурные астры. Пуаро подумал, что именно это движение помогает ей справиться с волнением.

— Понимаю. Вы были его возлюбленной, — произнес Пуаро четко и тоже бесстрастно.

— Если вы предпочитаете такое выражение.

Он с любопытством посмотрел на нее.

— Разве вы не то сказали?

— Нет!

— Почему?

Генриетта подошла и села рядом с ним на диван.

— Нужно называть вещи своими именами, — сказала она с расстановкой.

Интерес Пуаро усилился.

— Вы были любовницей доктора Кристоу… — сказал он. — Как долго?

— Около шести месяцев.

— Я полагаю, полиция без труда сможет установить этот факт?

— Думаю, да, — ответила она, немного поразмыслив, — если, конечно, полицейские будут искать чего-то в этом роде.

— О, конечно, будут. Уверяю вас.

— Да, думаю, что так. — Она помолчала. Положила руки на колени, вытянув пальцы, посмотрела на них, затем дружески взглянула на Пуаро. — Ну что ж, мосье Пуаро, что теперь делать? Идти к инспектору Грэйнджу и сказать… Да что можно сказать таким усам, как у него?! Это такие домашние, семейные усы.

Рука Пуаро потянулась к его собственным усам, которыми он очень гордился.

— Ну а мои, мадемуазель?

— Ваши усы, мосье Пуаро, — триумф искусства! Они несравнимы. Они, я в этом абсолютно уверена, — уникальны!

— Безусловно!

— И вполне вероятно, что именно они являются причиной моей откровенности. Однако если предположить, что полиция должна знать правду о Джоне и обо мне, так ли необходимо разглашать эту правду.

— Все зависит от обстоятельств, — сказал Пуаро. — Если полиция решит, что это не имеет отношения к делу, они будут сдержанны. Вас… это тревожит?

Генриетта кивнула. Некоторое время она пристально смотрела вниз, на свои пальцы, затем, подняв голову, сказала, легко и бесстрастно:

— Зачем усугублять страдания бедной Герды? Она обожала Джона, а он мертв. Она его потеряла. К чему взваливать на нее дополнительную тяжесть?

— Вы о ней беспокоитесь?

— Вы считаете это лицемерием? Вы думаете, что, если бы меня хоть немного волновало состояние Герды, я не стала бы любовницей Джона. Но вы не понимаете… Все было совсем не так. Я не разбивала его семейную жизнь… Я была… одна из многих.

— Ах вот как!

— Нет, нет, нет! — сказала она резко. — Совсем не то, что вы думаете. Это как раз возмущает меня больше всего! Превратное представление, которое может сложиться у большинства о том, каким на самом деле был Джон. Поэтому я пришла поговорить с вами… У меня была слабая надежда, что я сумею заставить вас понять. Я хочу сказать, мне нужно, чтоб вы поняли, какой личностью был Джон! Я так и вижу заголовки в газетах — «Интимная жизнь доктора»… Герда, я, Вероника Крэй! А Джон не был таким. Он не был человеком, у которого на уме одни женщины. Не женщины занимали главное место в его жизни, а работа! Именно работа давала ему самую большую радость и… да, и возможность ощутить риск. Если бы Джона неожиданно попросили назвать имя женщины, постоянно занимающей его мысли, он сказал бы: «Миссис Крэбтри!»

— Миссис Крэбтри? — переспросил с удивлением Пуаро. — Кто же такая миссис Крэбтри?

— Это старуха, — в голосе Генриетты слышались и слезы и смех, — безобразная, грязная, морщинистая и неукротимая! Джон в ней души не чаял. Его пациентка из больницы Святого Христофора. У нее болезнь Риджуэя, очень редкая и неизлечимая болезнь… против нее нет никаких средств. Джон тем не менее пытался найти способ лечения. Я не могу объяснить научно; все было очень сложно… какая-то проблема гормонной секреции. Джон проводил эксперименты, и миссис Крэбтри была его самой ценной больной. У нее большая сила воли и мужество. Она хочет жить. И она любила Джона! Джон и она — были заодно, они сражались вместе. Болезнь Риджуэя и миссис Крэбтри — месяцами занимали Джона… день и ночь, и ничто другое не имело значения. Вот что значило для Джона быть доктором… не кабинет на Харли-стрит и богатые толстые пациентки. Все это было побочным. Главным были напряженная научная работа и — результат. Я… О! Мне так хочется, чтоб вы поняли!