Агата Кристи - Раз, два, пряжка держится едва… Печальный кипарис. Зло под солнцем. Икс или игрек?

У Таппенс шевельнулось смутное воспоминание: магазинчик, весь заставленный стеклом, — не проберешься, и крупная, могучая хозяйка, говорившая низким, вкрадчивым голосом. Да, безусловно, она когда-то бывала в этой «лавочке».

Миссис О'Рурк продолжала рассуждать:

— Я не из тех, кто только и знает что жалуется, как иные в этом пансионе. Взять, к примеру, мистера Кейли с его кашне и пледами и вечными стонами, что он терпит убытки. Еще бы не терпеть убытки, ведь война идет. Или жена его, которая боится словечко поперек молвить. Или молоденькая миссис Спрот, которая все время охает насчет своего мужа.

— А он у нее что, на фроцте?

— Как бы не так. Мелкий служащий в страховой конторе, только-то и всего, и до того боится воздушных налетов, что с первых же дней войны отправил жену сюда. Я хочу сказать, для ребенка, для милой крошки Бетти, оно и вправду так лучше, а миссис Спрот сидит тут и куксится, хотя муж и наезжает при всякой возможности. Она все стонет, что Артур очень по ней скучает. Если спросите меня, так я считаю, не особенно-то он небось по ней тоскует, нашел, поди, себе утешение.

Таппенс вздохнула.

— Бедняжки они, молодые матери! Если отправить детей одних, то изведешься от беспокойства: как они там? А уехать вместе с детьми — мужей брошенных жалко.

— Да, да. Жить на два дома — дорогое удовольствие.

— А в этом пансионе цены, мне кажется, умеренные, — заметила Таппенс.

— Ваша правда. Лишних с тебя не тянут. Миссис Перенья — умелая хозяйка. Вот уж кто действительно загадочная женщина.

— Чем загадочная? — удивилась Таппенс.

Миссис О'Рурк прищурила один глаз и сказала:

— Вы, поди, считаете меня сплетницей? Оно и верно, люблю обсуждать ближних. Я вообще любопытная. Вот и просиживаю часами в этом кресле, смотрю, кто пришел, кто ушел, кто на веранде сидит да что в саду делается. Так о чем бишь мы? Да, про загадочную миссис Перенью. В жизни этой женщины, если я умею разбираться в людях, произошла какая-то большая драма.

— Вы так думаете?

— Да. Я так думаю. Вы посмотрите, какую таинственность она на себя напускает. Я у нее спрашиваю: вы из какой местности в Ирландии, дорогая? И можете себе представить? Она вздумала отпираться! Что она, мол, вовсе и не из Ирландии.

— А по-вашему она ирландка?

— Конечно, ирландка. Неужто я свою соотечественницу не признаю? Могу и графство назвать, откуда она родом. А она меня зачем-то морочить вздумала. Я, говорит, англичанка, а муж мой был испанец…

Миссис О'Рурк вдруг замолчала, так как в «салон» вошла миссис Спрот, и сразу вслед за ней — Томми.

Таппенс немедленно приняла кокетливый вид.

— Добрый вечер, мистер Медоуз. Вы сегодня такой оживленный.

— Упражнения на свежем воздухе, в этом весь секрет, — ответил Томми. — Партия в гольф с утра, и прогулка по набережной после обеда.

Милисент Спрот подхватила:

— Я сегодня ходила с маленькой на пляж. Она хотела побегать ножками по воде, но я все-таки решила, что слишком холодно. Мы стали с ней строить песочный замок, и представляете, прибежала какая-то собака, утащила мое вязание и распустила чуть не полработы. Такая досада. Я с большим трудом подобрала петли. Я никудышная вязальщица.

— А вы, миссис Бленкенсоп, очень подвинулись со своим подшлемником, — вдруг сказала миссис О'Рурк, обернувшись к Таппенс. — Вы, оказывается, быстро вяжете. А мисс Минтон вроде говорила, что вы будто бы только начинающая.

Таппенс покраснела — ну и зоркий же глаз у этой миссис О'Рурк! — и с досадой пояснила:

— Я на самом деле давно вяжу. Я мисс Минтон так и сказала. Но она обожает учить других.

Все присутствующие рассмеялись в знак согласия. А еще через несколько минут явились остальные и прозвучал гонг к ужину.

За ужином зашел разговор на самую животрепещущую тему дня: о шпионах. Были в который уже раз пересказаны известные страшные истории — про монахиню, протянувшую из-под рясы мускулистую мужскую руку; про пастора-парашютиста, который неудачно приземлился и выругался слишком уж крепко для святого отца; про кухарку-австриячку, у которой в комнате оказался спрятанный в печную трубу радиопередатчик, и тому подобные происшествия, случившиеся или едва не случившиеся с родной теткой или двоюродной кузиной кого-то из присутствующих. Отсюда естественно перешли на Пятую колонну. Ругали английских фашистов, коммунистов, пацифистов и непротивленцев. Словом, обычная застольная беседа, какие можно было услышать всякий день. Однако Таппенс внимательно следила за лицами и тоном говорящих — не мелькнет ли какой-то особенный взгляд, не проскользнет ли разоблачительное слово. Но ничего примечательного она не заметила. Одна только Шейла Перенья не принимала участия в разговоре, но, может быть, у нее такой замкнутый характер? Она сидела за столом с мрачным, воинственным выражением на смуглом лице и молчала.

Карла фон Дейнима сегодня за ужином не было, так что языки постепенно развязались. И под конец Шейла все-таки произнесла одну реплику. Это было после того, как миссис Спрот сказала своим пронзительным писклявым голосом:

— По-моему, немцы в ту войну допустили большую ошибку, что расстреляли сестру Кэвелл [249] Кэвелл Эдит (1865–1915) — английская медицинская сестра, прятавшая в госпитале Красного креста в Брюсселе раненых английских и французских солдат и помогавшая им бежать из страны. Была схвачена немцами и расстреляна. . Это всех против них настроило.

И тогда Шейла, вскинув черноволосую голову, спросила:

— Почему бы им было ее не расстрелять? Она ведь была шпионка, разве нет?

— Нет, нет! Шпионкой она не была.

— Ну все равно, помогала англичанам бежать с вражеской территории, какая разница. И поэтому заслуживала расстрела.

— Но расстрелять женщину!.. И медсестру!..

Шейла встала из-за стола.

— А по-моему, немцы поступили правильно, — проговорила она и вышла через открытую дверь в сад.

Десерт из недозрелых бананов и вялых апельсинов уже давно дожидался на столе. Кончив ужинать, все поднялись и вместе перешли в «салон» пить кофе. Только Томми, не привлекая ничьего внимания, выскользнул на веранду. Шейла Перенья стояла, облокотившись о перила, и смотрела на море. Томми подошел и встал рядом.

По частому, неровному дыханию девушки было ясно, что она чем-то сильно взволнована. Он протянул ей сигареты. Она взяла одну.

— Чудесная ночь, — заговорил Томми.

Она тихо, с чувством ответила:

— Была бы чудесная, если бы…

Томми вопросительно взглянул на нее. Он только теперь до конца оценил своеобразную привлекательность этого молодого существа, полного бурных чувств и жизни, бьющей через край. Из-за такой, подумал он, недолго голову потерять.

— Если бы не война, хотели вы сказать? — спросил Томми.