Агата Кристи - Раз, два, пряжка держится едва… Печальный кипарис. Зло под солнцем. Икс или игрек?

— Вовсе нет. Войну я терпеть не могу.

— Как и все мы.

— Иначе, чем я. Я не выношу все эти разглагольствования о войне, и самодовольство, и этот отвратительный, подлый патриотизм.

— Патриотизм? — не понял Томми.

— Да. Я ненавижу патриотизм, вы слышите? Всю эту демагогию: «родина», «за родину», «во имя родины». «Предатель родины — умер за родину — служил родине». Почему это страна, в которой живешь, должна иметь такое значение?

Томми ответил:

— Нипочему. Имеет, и все.

— А для меня нет! Вам хорошо — разъезжаете по всей Британской империи, покупаете и продаете товары, а потом возвращаетесь, загорелый и набитый всякими пошлостями, разговорами про туземцев, про бремя белого человека и прочее.

Томми мягко заметил:

— Я не такой уж, надеюсь, беспросветный болван, моя милая.

— Конечно, я слегка преувеличиваю. Но вы ведь меня поняли? Вы верите в Британскую империю и в эту дурацкую идею смерти за отечество.

— Мое отечество, — с горечью сказал Томми, — кажется, не особенно жаждет, чтобы я за него умирал.

— Возможно. Но вы этого хотите, хотите умереть за отечество! А это глупо! Нет ничего, за что стоит умереть. Это только так говорится — болтовня одна — пена на губах — высокопарный идиотизм. Для меня мое отечество не значит ровным счетом ничего.

— В один прекрасный день, поверьте, вы еще убедитесь, сами того не подозревая, что и для вас оно очень даже много значит.

— Нет. Никогда. Я столько приняла горя… Я такое пережила… — Она было замолчала, но затем вдруг повернулась к Томми и взволнованно спросила: — Вы знаете, кто был мой отец?

— Нет.

— Его звали Патрик Магуайр. Он… он был сообщником Кейсмента [250] Сэр Роджер Кейсмент (1864–1916) — один из руководителей ирландского национально-освободительного движения, бывший известное время на британской дипломатической службе. Стремился использовать помощь Германии в борьбе против Великобритании. Вез оружие для участников Дублинского восстания 1916 года, был схвачен и казнен по обвинению в государственной измене. во время прошлой войны. И был расстрелян как предатель. Он погиб ни за что! За идею! Они друг друга распаляли разговорами, он и все те ирландцы. Почему бы ему не сидеть тихо дома и не заниматься своими делами. Он умер мучеником для одних и предателем для других. А по-моему, это было просто идиотство!

В ее голосе звучал вызов, долго сдерживаемое негодование. Томми сказал:

— Так вот какая тень омрачала вашу жизнь с самых ранних лет?

— Еще как омрачала! Мать сменила фамилию. Несколько лет мы жили в Испании, и она всем говорит, что мой отец был наполовину испанец. Мы всюду должны лгать, где бы ни очутились. Мы изъездили всю Европу. Наконец вот заехали сюда и открыли пансион. По-моему, ничего отвратительнее нельзя придумать.

Томми спросил:

— А ваша мать, как она ко всему этому относится?

— К тому, как умер мой отец? — Шейла немного помолчала, нахмурив брови. Потом неуверенно ответила: — На самом деле я даже не знаю… Она никогда со мной об этом не говорила. У моей матери не так-то просто разобрать, что она чувствует или думает.

Томми кивнул.

Шейла вдруг сказала:

— Я… я не знаю, почему я вам все это наговорила. Разнервничалась, наверно. С чего вообще это началось?

— Со спора про Эдит Кэвелл.

— А, ну да. Патриотизм. Я сказала, что ненавижу патриотизм.

— А вы не помните, что сказала сама сестра Кэвелл?

— Она что-то сказала?

— Да. Перед смертью. Вы не знаете?

И Томми повторил предсмертные слова Эдит Кэвелл:

— «Патриотизм — это еще не все… Мне надо, чтобы у меня в сердце не было ненависти».

Шейла охнула. Прикусила губу. И, резко повернувшись, убежала в темноту сада.

— Так что, как видишь, Таппенс, все сходится одно к одному.

Таппенс задумалась, кивнула. Они разговаривали с глазу на глаз у воды. Таппенс стояла, облокотись о стену волнолома, Томми сидел на парапете, возвышаясь над нею, и ему был бы виден оттуда всякий, кто вздумал бы двинуться от набережной в их сторону. Впрочем, он не особенно опасался появления соглядатаев, так как загодя выяснил у обитателей пансиона, кто куда собирается после завтрака. К тому же их встреча с Таппенс имела вид вполне случайный — эдакая приятная неожиданность для дамы и некоторая неловкость для него самого.

— Значит, миссис Перенья? — уточнила Таппенс.

— Да. Не Икс, а Игрек. Она отвечает всем требованиям.

Таппенс опять озабоченно кивнула.

— Да. Ирландка, по определению наблюдательной миссис О'Рурк, но скрывает это. Много ездила по Европе. Сменила фамилию на Перенья, приехала сюда и открыла пансион. Отличная маскировка — жизнь в окружении безобидных пансионеров. Муж ее был казнен за измену, так что у нее есть свои основания возглавить здесь деятельность Пятой колонны. Да, все сходится. А как по-твоему, дочь тоже замешана?

Томми еще раз все прикинул и твердо ответил:

— Определенно — нет. Иначе бы она ни за что не стала мне о себе рассказывать. Я, честно сказать, чувствую себя подлецом.

Таппенс это было понятно. Она кивнула:

— Бывает. В некотором отношении работа наша довольно грязная.

— Но необходимая.

— О да.

Томми смущенно признался:

— Мне не меньше, чем всякому, противно лгать…

Но Таппенс его перебила:

— А мне это совершенно безразлично. Честно говоря, я даже получаю удовольствие от удачного, артистического обмана. Меня угнетают те моменты, когда забываешься и перестаешь притворяться, когда вдруг оказываешься собой, настоящей, и именно это, свое, дает результат, которого не получить иначе. — Она помолчала, а потом еще пояснила свою мысль: — Как, например, случилось с тобой вчера вечером, в разговоре с этой девушкой. Она откликнулась тебе настоящему, такому, какой ты на самом деле, — и поэтому у тебя так пакостно на душе.

— Должно быть, ты права, Таппенс.

— Я знаю по себе. У меня было то же самое, когда я разговаривала с молодым немцем.

— А что ты думаешь о нем?

Таппенс сразу ответила:

— Если хочешь знать мое мнение, по-моему, он ни во что не замешан.

— А Грант считает иначе.

— Уж этот твой Грант! — Таппенс вдруг развеселилась и хихикнула. — Воображаю, какое у него было лицо, когда ты ему рассказал про меня!

— Во всяком случае, он признал свою ошибку и исправил ее. Теперь ты полноправный участник нашей операции.

Таппенс кивнула, но немного рассеянно.

— Помнишь, после той войны, когда мы с тобой выслеживали мистера Брауна, как весело было? — сказала она. — Как мы увлеченно работали?

— Еще бы не помнить, — весь просветлев, ответил Томми.

— Но почему же теперь иначе, Томми?

Томми подумал, нахмурив веснушчатый лоб. И серьезно ответил:

— Я думаю, все дело в возрасте.