Агата Кристи - Свидание со смертью. Рождество Эркюля Пуаро. Убить легко. Десять негритят

Хильда промолчала.

— Нет, она знала, что делала, — продолжал Дэвид. — Она была святой. Она безропотно несла свой крест до конца.

— Не совсем безропотно, — заметила Хильда, — иначе тебе не были бы известны все эти подробности.

— Да, она во многое меня посвящала, — согласился Дэвид, и лицо его просветлело. — Она знала, как я ее любил. И когда она умерла…

Он на секунду умолк и машинально провел рукой по волосам.

— Это было страшно, Хильда. Меня охватило отчаяние. Она была еще совсем молодой, она не должна была умирать. Ее убил он — мой отец! Он виновник ее смерти. Он разбил ей сердце. Вот тогда я и решил, что не останусь с ним под одной крышей. И порвал с ним. Навсегда.

— Это ты правильно сделал. Только так и следовало поступить.

— Отец хотел, чтобы я вошел в дело, — продолжал Дэвид. — Но тогда мне пришлось бы жить в его доме. Этого я не смог бы выдержать… Не понимаю, как Альфред столько лет все это терпит?

— А он не пробовал восстать? — заинтересовалась Хильда. — Ты мне вроде говорил, что ему даже пришлось отказаться от какой-то другой карьеры.

Дэвид кивнул.

— Альфред должен был служить в армии. Отец все за нас решил. Альфреду, как старшему, следовало вступить в кавалерийский полк, нам с Гарри — продолжить семейный бизнес, а Джорджу — заняться политикой.

— И что же в результате получилось?

— Гарри сорвал все отцовские планы. Он всегда был неуправляем. Залезал в долги и вообще творил Бог знает что… А в один прекрасный день сбежал, прихватив чужие деньги — несколько сотен фунтов — и оставив записку, в которой говорилось, что он совсем не расположен торчать день-деньской в офисе и что он решил посмотреть мир.

— И с тех пор вы о нем больше ничего не слышали?

— Почему же? Слышали, — усмехнулся Дэвид. — И довольно часто. Он засыпал нас телеграммами из всех уголков земного шара — просил выслать денег. И обычно их получал.

— А что же Альфред?

— Отец заставил его уйти из армии и тоже заняться бизнесом.

— И он не возражал?

— Поначалу возражал. Терпеть не мог конторской работы, всех этих счетов и сводок. Но отец всегда умел его приструнить. Альфред, по-моему, до сих пор не смеет ни в чем ему перечить.

— А ты все-таки сумел уйти! — сказала Хильда.

— Да. Я уехал в Лондон учиться рисовать. Отец ясно дал мне понять, что если я не откажусь от этой пустой, по его мнению, затеи — стать художником, то, пока он жив, он, так и быть, назначит мне весьма скромное содержание, но после его смерти я не получу ни гроша. Я ответил, что мне наплевать. Он обозвал меня сопливым дураком, на том мы и расстались. И с тех пор ни разу не виделись.

— И ты не жалеешь? — мягко спросила Хильда.

— Нисколько. Я понимаю, что ни денег, ни славы мне не добиться, что большим художником я никогда не стану, но мы счастливы в этом коттедже, у нас есть все необходимое, все, что нам нужно. А если я умру, страховка за мою жизнь достанется тебе.

Он помолчал.

— И теперь — вот это! — выкрикнул он, хлопнув ладонью по письму.

— Мне очень жаль, что твой отец прислал это письмо, раз оно так тебя раздражает, — заметила Хильда.

Словно не слыша ее, Дэвид продолжал:

— Просит меня привезти на Рождество жену, надеется, что мы всей семьей соберемся на этот праздник! Что это может означать?

— Разве так уж обязательно искать что-то между строк? — спросила Хильда.

Он посмотрел на нее с недоумением.

— Я хочу сказать, — улыбнулась она, — что он просто стареет, становится сентиментальным и начинает ценить семейные узы. Такое частенько случается, как тебе известно.

— Наверное, — не сразу отозвался Дэвид.

— Он старик, и ему одиноко.

Он бросил на нее быстрый взгляд.

— Ты хочешь, чтобы я поехал, верно, Хильда?

— Нехорошо пренебрегать отцовским приглашением. Наверное, я несколько старомодна, и поэтому мне трудно понять, почему хотя бы на Рождество не забыть о распрях? Ведь это тихий семейный праздник…

— Забыть после всего, что было?

— Я понимаю тебя, мой дорогой, я понимаю. Но все это уже в прошлом. Все давным-давно миновало.

— Только не для меня.

— Потому что ты не хочешь об этом забыть. И снова и снова к этому возвращаешься…

— Я не могу забыть.

— Нет, ты просто не хочешь, не так ли, Дэвид?

Он сжал губы.

— Такие уж мы, семья Ли. Мы все помним, ничего не забываем.

— Чем тут гордиться? — чуть раздраженно спросила Хильда. — По-моему, нечем.

Он задумчиво на нее посмотрел.

— Значит, для тебя верность прошлому ничего не значит? — спросил он с легким нажимом.

— Для меня важнее настоящее, — ответила Хильда. — Прошлое должно уйти. Если все время ворошить прошлое, то в конце концов оно искажается. Мы многое преувеличиваем и даже фальсифицируем.

— Я прекрасно помню каждое слово и каждое событие, — с чувством сказал Дэвид.

— Может быть, только это совершенно ни к чему, мой дорогой. Это неестественно. И учти: ты судишь о том, что было, с точки зрения мальчика, вместо того чтобы отнестись ко многому снисходительно, как подобает взрослому мужчине.

— Какая разница? — допытывался Дэвид.

Хильда молчала. Она понимала, что продолжать этот разговор не стоит, но очень уж ей хотелось высказаться.

— По-моему, — наконец продолжила она, — ты видишь в своем отце своего рода жупел [129] Жупел — нечто внушающее страх и отвращение, пугало. . Для тебя он — воплощение зла. Но вполне вероятно, что, увидев его сейчас, ты очень скоро убедился бы, что былые его страсти давным-давно улеглись и, хотя жизнь его была далеко не безупречна, он всего лишь человек, а не чудовище!

— Как ты не понимаешь! То, как он вел себя с моей матерью…

— Чрезмерная покорность иногда может разбудить в мужчине самые дурные из присущих ему качеств, — с грустью заметила Хильда. — Окажись он в иных условиях, когда ему противостоят сила духа и решительность, он и вести себя будет иначе.

— Другими словами, ты хочешь сказать, что это ее вина…

— Нет, ничего подобного я не хочу сказать, — перебила его Хильда. — У меня нет сомнений, что твой отец и в самом деле очень плохо относился к твоей матери, но брак — вещь непростая, и я далеко не уверена, что кто-то другой — пусть даже и родившийся от их союза — имеет право их судить. И вообще, эта твоя неприязнь к отцу уже ничем не поможет твоей матери. Все в прошлом, а его не вернешь. Остался только старик, который уже дышит на ладан и который зовет сына приехать к нему на Рождество.

— И ты хочешь, чтобы я поехал?

Хильда молчала, затем, собравшись с духом, решилась.

— Да, — сказала она. — Да. Хочу. Чтобы ты раз и навсегда убедился, что того пугала, которое ты старательно хранишь в своей памяти, не существует.

Джордж Ли, член парламента от Уэстерингема, довольно плотный джентльмен сорока одного года, с тяжелым подбородком и светло-голубыми, чуть навыкате глазами, взирающими на мир с опаской, имел привычку говорить необыкновенно четко и размеренно.