Джон Макдональд - Мы убили их в понедельник

— По-твоему, было разумно играть в такие игры?

— Я получил то, что хотел.

— Что именно? Чувство глубокого удовлетворения? От того, что не поддался?

— Нет, Фенн, у меня на все есть свои причины. Ты этого никогда не понимал. К тому же это помогло мне обзавестись полезными друзьями, и не только.

— Что ты имеешь в виду?

— Я начал то, что Уоли, Хадсон и все их жалкие тюремщики не смогут остановить. Они теряют контроль. Им еще неизвестно, насколько плоха ситуация, но скоро они это узнают, лейтенант. Они находятся в клетке со львами, которые поняли, что не следует бояться ни свистка ни бича. Признаюсь, я испытываю от этого удовлетворение.

— Тюремная система в этом штате… не соответствует общенациональным стандартам.

— Это уж точно!

— Не хватает денег, чтобы нанять достаточно квалифицированных…

— Харперсберг построили в расчете на восемьсот заключенных, а туда запихнули тысячу семьсот и еще до того, как я туда попал, запретили все гражданские инспекции, иначе налогоплательщики, увидев, что там творится, с криками возмущения выбежали бы на улицы.

— Но разве гражданские чиновники совсем не посещают…

— Им устраивают краткую экскурсию по блоку «А», где все постоянно улыбаются, они посещают одну больничную палату, потом выслушивают маленькую речь прирученного психолога и угощаются большой порцией бурбона в кабинете начальника. Ты делаешь великое дело для закона и порядка, арестовывая крутых парней вроде меня и отправляя их на отдых в Харперсберг.

— Не я решаю, куда…

— Но ты часть этой гнилой системы, малыш, и держишь рот на замке, так как, если ты его откроешь, они снимут с тебя значок и добрый старый, Бу Хадсон перестанет с тобой здороваться.

— Тогда обратись к репортеру из правительства штата и сообщи ему, что здесь творится. Покажи свои шрамы.

Макаран удивленно зыркнул на меня:

— Господи, Хиллиер, я не хочу ничего реформировать. Мне наплевать, даже если они будут есть на ленч приговоренных к пожизненному заключению. Я просто помогаю тебе гордиться твоей работой и хочу, чтобы Мэг тобой гордилась, а твои детки обожали своего достойного и добросовестного папашу.

— Говори о Мэг что угодно, но оставь детей в покое.

— Или что? Спокойно, лейтенант. Поехали дальше.

К этому времени дождь прекратился, и я поехал вокруг западного холма, откуда Дуайт впервые за пять лет увидел беспорядочно заполнявшие долину в шести милях от нас мрачные здания Брук-Сити. Мы спустились по пологому склону и въехали в город вместе с грузовиками по шестидесятому шоссе — мимо фабрик, баров и мусорных свалок.

— Сделай круг по городу, — попросил Дуайт. — Поезжай по Сентр-стрит, а потом возвращайся на Франклин-авеню.

Я повиновался. Пятнадцать кварталов в одну сторону и пятнадцать в другую. Дуайт впервые проявил признаки интереса, склонившись вперед и вертя головой из стороны в сторону. После экскурсии он откинулся на сиденье и промолвил:

— Веселенькое местечко, не так ли? Я не думал, что город может стать еще хуже, но это произошло.

— Сейчас здесь почти двадцать процентов безработных. Большинство из них живут на пособие. Мебельная фабрика закрылась в прошлом году. В центре сорок магазинов стоят пустыми. За четыре года не построили ни одного нового дома. Грузовики, как правило, проезжают мимо, не останавливаясь. Те, кто могли уехать отсюда, уже это сделали.

Я подъехал к моему дому на Сидар-стрит. Это маленькое каркасное строение примерно сорокалетней давности, но с большим участком, где даже растут несколько недурных деревьев. Треть домов на Сидар-стрит пустует, участки заросли сорняками, окна заколочены, краска облупилась. Был почти час дня, когда я свернул на подъездную аллею. Хотя улица пустовала, я не сомневался, что взгляды соседей устремлены на нас. Зрелище было достаточно увлекательным, чтобы оторвать их от дневной телепередачи. Еще бы — коп и убийца!

Я остановил машину, не доехав до гаража. Лулу радостно выбежала навстречу, прыгая, скуля и виляя хвостом. Эта довольно крупная белая собака с небольшими пятнышками настолько эмоционально неуравновешена, что не менее шести раз в день почти истерически требует доказательств хозяйской привязанности. Я с трудом избежал ее грязных передних лап. Лулу бросилась приветствовать Макарана, но он так сильно ударил ее коленом в грудь, что она отлетела на добрых шесть футов. Поднявшись, собака опустила уши, поджала хвост и с отчаянным обиженным визгом помчалась по лужайке, скрывшись за углом гаража.

Возможно, глупо придавать большое значение такой мелочи. Я мог бы понять вспышку гнева и даже преднамеренную жестокость. Но Макаран, насколько я заметил, не испытал ни раздражения, ни удовлетворения. Трудно описать то, как он это сделал. Если муха жужжит возле вашего лица и вы прихлопнете ее ладонью, вам все равно — убили вы ее, искалечили или просто отогнали. Результат один и тот же — муха перестала вас беспокоить. А если бы вы убили муху и вас упрекнул за это индус, вы бы посмотрели на него как на сумасшедшего. Чтобы понять его точку зрения, вам пришлось бы погрузиться в индийскую философию и осознать, почему каждая форма жизни считается священной.

У меня похолодел затылок. Я ощутил себя индусом, столкнувшимся с чужестранцем, который никогда не поймет его философии. Он выглядел и говорил как человек, но мы просто не могли родиться на одной планете. Я чувствовал тяжкий груз эмоций, которыми не был обременен Дуайт Макаран. До сих пор я испытывал дурные предчувствия, но одним небрежным ударом колена он превратил их в примитивный абсурдный страх.

Мэг выбежала на заднее крыльцо и бросилась через двор к Дуайту, и на мгновение мне представилось кошмарное видение: колено, отбрасывающее ее на землю вслед за собакой.

Обнявшись, они направились к дому. Мэг засыпала брата вопросами, не давая ему возможности открыть рта. Я последовал за ними, вдыхая ароматы приготовленного Мэг ленча, который, как она надеялась, сотрет воспоминания о пяти годах тюремной баланды.

Сколько я себя помню, я всегда хотел стать полицейским. У многих мальчишек это желание проходит с возрастом, но у меня, наоборот, оно с годами укреплялось, сам не знаю почему. Многие становятся копами, когда другие мечты оказываются неосуществимыми. Они соглашаются на работу в полиции как на компромисс с реальностью.

Возможно, в этом есть смысл, все еще не совсем понятный нам. В каждом сообществе должны быть люди, которые руководят, строят, лечат, служат Богу. Но точно так же там должны быть законы и те, кто проводит их в жизнь. Подобно тому, как по какой-то непостижимой для нас закономерности во время каждой войны увеличивается процент рождения мальчиков, быть может, существует такая же закономерность и в распределении профессий, дабы человеческие сообщества могли относительно нормально функционировать.