Агата Кристи - Скрюченный домишко

- Ну и?

- Неужели ты не понимаешь?! _З_н_а_ч_и_т_, в_ к_о_м_н_а_т_е Д_ж_о_з_е_ф_и_н_ы _и_с_к_а_л_и_ н_е_ п_и_с_ь_м_а_. А что-то еще.

- И это...

- И это - маленький черный блокнотик, куда она записывала результаты своих наблюдений. Вот что там искали! И думаю, искавший блокнотик не нашел его, и тот до сих пор находится у Джозефины! Но если так...

Я привстал с кресла.

- Если так, - подхватил отец, - девочке по-прежнему грозит опасность. Ты это имеешь в виду? - Да. И будет грозить до тех пор, пока Джозефину не отправят в Швейцарию.

- А она хочет ехать?

Я задумался.

- Едва ли.

- Значит, вероятно, она еще не уехала, - сухо сказал отец. - Но пожалуй, ты прав: девочке действительно грозит опасность. Тебе лучше отправиться в Суинли-Дин немедленно.

- Юстас? - в отчаянии спросил я. - Клеменси?

- По-моему, - мягко заговорил отец, - все факты указывают на совершенно определенное лицо... Странно, что ты не видишь этого сам... Я...

В дверь заглянул Гловер:

- Извините, мистер Чарлз, вас к телефону. Мисс Леонидис из Суинли-Дин. Что-то срочное.

Это казалось ужасным повторением уже происходившей ранее сцены. Неужели Джозефина опять пала жертвой преступника? И на этот раз злодей не совершил ошибки?..

Я бросился к телефону:

- София? Я слушаю.

В голосе Софии звучало глубокое отчаяние:

- Чарлз, ничего не кончилось. Убийца по-прежнему среди нас.

- О чем ты? Что случилось? Джозефина?..

- Не Джозефина. Нэнни.

- Н_э_н_н_и_?

- Да. Это какао... Джозефина отказалась от своего какао и оставила чашку на столе в холле. Нэнни было жалко выливать его - и она выпила какао сама.

- Бедная Нэнни. Ей очень плохо?

Голос Софии задрожал и сорвался:

- О, Чарлз! Она _у_м_е_р_л_а_.

24

Снова начался кошмарный сон.

Я думал об этом, сидя в машине, когда мы с Тавернером ехали из Лондона в Суинли Дин. Это было точное повторение нашего прошлого путешествия.

Тавернер иногда произносил какие-то бранные слова. Я же время от времени твердил тупо и бессмысленно одну и ту же фразу: «Значит, это не Бренда и не Лоуренс. Значит, не Бренда и не Лоуренс».

Верил ли я сам в это? Скорее мне хотелось верить, хотелось уйти от других, более зловещих предчувствий…

Они влюбились друг в друга и писали друг другу глупые, сентиментальные, любовные письма. Они уповали на то, что старый муж Бренды скоро спокойно и тихо отойдет в мир иной, – я даже не был уверен, что они так уж жаждали его смерти. У меня было чувство, что отчаяние и тоска несчастной любви их вполне устраивают, даже больше, чем перспектива будничной супружеской жизни. Бренда вряд ли была страстной женщиной. Для этого она была слишком анемична, слишком пассивна. Она мечтала о романтической любви. Думаю, что и Лоуренс тоже был из тех, для кого несбывшиеся надежды и неясные мечты о будущем блаженстве значат больше, чем утехи плотской любви.

Они попали в ловушку и, насмерть перепуганные, не могли сообразить, как из нее выбраться. Лоуренс сделал невероятную глупость, не уничтожив письма Бренды. Его письма Бренда, очевидно, все же уничтожила. Иначе бы их нашли. И вовсе не Лоуренс положил мраморного льва на дверь прачечной. Это был кто-то другой, чье лицо по-прежнему было скрыто от нас маской.

Мы подъехали к двери. Тавернер вышел, я последовал за ним. В холле стоял какой-то незнакомый мне человек в штатском. Он поздоровался с Тавернером, который сразу же отозвал его в сторону.

Внимание мое привлекла гора чемоданов в холле. На всех чемоданах были бирки с адресом. Пока я смотрел на них, по лестнице спустилась Клеменси. На ней было ее неизменное красное платье, пальто из твида, а на голове красная фетровая шляпа.

– Вы приехали как раз вовремя, чтобы попрощаться, Чарльз, – сказала она.

– Вы уезжаете?

– Да. Мы сегодня вечером едем в Лондон. Самолет завтра рано утром.

Она была спокойна и улыбалась, но глаза глядели настороженно.

– Но сейчас вы ведь не можете уехать.

– Почему не можем? – Голос сразу стал жестким.

– А смерть…

– Смерть няни к нам не имеет никакого отношения.

– Может быть, и нет. Тем не менее…

– Почему вы говорите «может быть, и нет»? Она действительно к нам не имеет отношения. Мы были у себя наверху, складывали остатки вещей. И ни разу не спускались вниз, пока какао стояло на столе в холле.

– Вы можете это доказать?

– Я отвечаю за Роджера, а он за меня.

– И никаких других свидетелей? Не забывайте, вы муж и жена.

Гнев ее вылился наружу.

– Вы невыносимы, Чарльз! Мы с Роджером собираемся уехать – начать новую независимую жизнь. На кой дьявол нам понадобилось на прощание дать яд доброй глупой старухе, не причинившей нам никакого зла?

– Может быть, вы намеревались дать яд кому-то другому?

– Еще менее вероятно, что мы хотели отравить ребенка.

– Но это ведь зависит от того, какой это ребенок. Не согласны?

– Что вы имеете в виду?

– Жозефина не совсем обычный ребенок. Она много знает о людях. Она…

Я запнулся. В дверях, ведущих в гостиную, появилась Жозефина. Она грызла неизменное яблоко, а глаза над его круглым румяным бочком светились каким-то бесовским торжеством.

– Няню отравили, – объявила она. – Точь-в-точь как и дедушку. Интересно, правда?

– Тебя что, это совсем не огорчает? – спросил я сурово. – Ты же очень ее любила, мне кажется.

– Не особенно. Она всегда меня ругала за что-нибудь. Вечно шум поднимала.

– А ты хоть кого-нибудь любишь, Жозефина? – спросила Клеменси.

Жозефина остановила свой гоблинский взгляд на Клеменси.

– Я люблю тетю Эдит, – сказала она. – Я очень даже люблю тетю Эдит. И еще я могла бы любить Юстаса, но только он всегда такой злющий со мной, и ему совсем не интересно разгадывать, кто все это сделал.

– Я советую тебе прекратить эти разгадывания, – сказал я. – Это небезопасно.

– Мне больше ничего не надо разгадывать. Я все знаю.

Воцарилось молчание. Неподвижный торжествующий взгляд Жозефины был устремлен на Клеменси. До моего слуха донесся звук, напоминающий глубокий вздох. Я резко обернулся. На ступеньках, на середине лестницы, стояла Эдит де Хевиленд, но мне казалось, что вздохнула не она. Звук пришел из-за двери, через которую вошла Жозефина.

Прыжком я пересек комнату и распахнул дверь – за ней никого не было.

Я тем не менее был сильно обеспокоен. Кто-то только что стоял за дверью и слышал, что сказала Жозефина. Я вернулся и взял Жозефину за руку. Она по-прежнему жевала яблоко и в упор смотрела на Клеменси. Помимо важного высокомерия, в этом взгляде было какое-то злобное торжество.

Я сказал:

– Пойдем, Жозефина. Нам надо немного поговорить.

Я догадывался, что Жозефина воспротивится, но я был настроен решительно. Я почти насильно дотащил ее до той части дома, где она жила. Там была небольшая комната типа гостиной, которой пользовались в дневные часы и где, я надеялся, никто не потревожит нас. Я привел ее туда и, закрыв крепко дверь, усадил на стул. Затем я пододвинул второй стул и сел так, чтобы видеть ее лицо.