Агата Кристи - Таинственный убийца

— У меня с капелланом были не очень хорошие отноше­ния,- Пармитер понизил голос до шепота — Но не только у меня. Вот, например, вчера, я слышал...

Я попросил Пармитера развить эту тему, и зря. Потому что он развил. Смысл его истории, поведанной в самых трагических тонах, сводился к тому, что накануне вече­ром, часов в шесть, в Пэррок-хауз явилась целая депута­ция из деревни. Возглавлял ее полковник Фортпатрик, ко­торому удалось заарканить молодую Ванессу Долри, это­го психа Биркеншоу и нашего слабака-викария. Депута­ция недвусмысленно донесла до сведения капеллана, что гипергностические буйства должны прекратиться. Появ­ление наркоманов и малолетних преступников стало по­следней каплей. Как изложил ситуацию полковник, «или вы вышвырнете отсюда чертовых придурков, или...». Я пояснил Пармитеру, что, хотя подобный ультиматум зву­чит и впечатляюще, его все же вряд ли можно считать смертельной угрозой.

— Ну посудите сами,— сказал я,— Фортпатрик — предсе­датель местного отделения консервативной партии. Не­ужто вы всерьез предполагаете, что он мог пробраться ночью к капеллану в комнату и раздеть его до носков? Кроме того, Пэррок-хауз на ночь запирается, и...

— Верно, запираться-то запирается,— мрачно согласил­ся со мной Пармитер.— Только что случилось с моими чертовыми запасными ключами? Они исчезли. На той не­деле,— и он указал на крюк, на котором обычно висели ключи. Вот так поворотец!

— Вы хотите сказать?..— У меня даже дух захватило.

— Я хочу сказать, что, может, я их и не терял вовсе, и ка­пеллан зря на меня тогда так развопился. Может, у меня их сперли?

Я решил, что с меня на сегодня достаточно. У Пармитера, несомненно, фантазия параноика, к тому же от него отвратительно воняет: смесью свиного сала, лука, табака и пота. Однако Пармитер не собирался так просто меня отпускать: он извлек из кармана смятый листок бумаги.

— Полагаете, я преувеличиваю, да, док? Тогда гляньте- ка вот на это!

На листочке рукой покойного капеллана было написано:

«Вам не удастся меня провести. Я знаю, кто вы. Я сразу же уловил сходство. Приходите сегодня вечером, и я...»

Ужас-то какой! Я хотел поподробнее изучить записку, но Пармитер выхватил ее у меня и с видом победителя сунул в карман.

— И знаете, док, когда он это написал? Вчера вечером, после встречи с деревенскими. Дело в том, что, помимо всего прочего, я еще должен выбрасывать по утрам и вече­рам корзины для мусора... Кручусь тут как белка в колесе... Да, так вот записочка даст этому высокомерному ублюдку Фишеру повод для размышления, разве не так?

Я явился в свой кабинет на полчаса позже обычного, и обнаружил, что народу на этот раз в приемной тоже боль­ше, чем всегда. Слухи о ночных событиях распространи­лись по деревне, словно лесной пожар. А поскольку стало известно и о моем участии, огромное количество наших деревенских начало испытывать к утру всяческие недомо­гания.

Скажу честно: моим пациентам не повезло, ибо покида­ли они кабинет отнюдь не более информированными, чем в него заходили. В отличие от них, я не любитель сплетен и скандалов. У меня побывали Биркеншоу, Дже­реми Блэкистон, который наезжает сюда только на уик­энды, старый Саттер и еще более старая мамаша Саттера. Биркеншоу пожаловался на сыпь, которую он почему-то назвал «таинственной» — ничего таинственного в ней нет: вы бы знали, как он помешан на пестицидах, просто засыпает ими свой жалкий садик. Он выдвинул гадкое предположение о специфических отношениях между ка­пелланом и братом Виктором и осведомился: правда ли, что капеллану перерезали горло от уха до уха?

К тому времени, когда прихромала миссис Саттер (ей 95 лет, и она твердо уверена, что все ее недомогания вызва­ны «ранним климаксом»), голова у меня уже раскалывалась от боли. Следующая пациентка, Ванесса Долри еще больше усугубила мои страдания. Ванесса — девица из этих, современных, и я, как ни старался, не смог заставить себя ее полюбить. Выросла она в Америке, а в деревню приехала сразу же после смерти ее дядюшки, Бедолаги Долри. К сожалению, она совершенно не похожа на свою бабушку Эдит, вот была чудесная женщина! А эта... То­щая, вечно размахивает руками! Кому, может, и нравятся женщины, похожие на мальчишек, я же лично таких не люблю. Мне не нравятся ни ее платья, ни ее взгляды, ни романы, которые она пишет. Эти книжонки (мне говори­ли, что в списках бестселлеров они идут под рубрикой «душещипательные») просто отвратительны. Авторша, во-первых, обладает больным воображением, во-вторых, не имеет ни малейшего представления о гинекологии. Однако именно благодаря этой своей буйной фантазии к тридцати годам мисс Долри стала девицей весьма состоя­тельной. Мисс Долри также засыпала меня вопросами об убийстве, которые я, естественно, проигнорировал. При этом она все твердила о какой-то своей болезни, кото­рая — и это характерно для Ванессы — была полностью надуманной.

Последней пациенткой была устрашающая Гермиона Фортпатрик, крупная, похожая на лошадь женщина с пронзительным голосом. Супруга полковника сообщила мне (и всему свету, поскольку окно кабинета было откры­то, а она так вопит!), что у нее в горле «что-то гикает». За­тем, после краткого панегирика покойному капеллану, она перешла к гораздо более интересному вопросу, а именно, к завещанию Бедолаги Пола Долри. И то, что она сказала, сразу же меня насторожило. Я сел прямо и весь обратился в слух.

Брат миссис Фортпатрик (человек неприятный и хамова­тый) был семейным поверенным Долри. Встревоженный экстравагантностью завещания Бедолаги Пола, он убе­дил его сделать одну приписку. А именно: если в течение двух лет после смерти завещателя в обители гипергностиков «свершится что-либо неприличное либо преступное», они лишатся сделанного полоумным Долри дарения. И Пэррок-хауз, а также огромные деньги вернутся в семей­ство Долри.

— Это означает, — ревела Гермиона,— что наследницей становится Ванесса. И два ее кузена — ну, те, что живут во Франции.

До некоторой степени раздраженный ее победитель­ным видом, я заметил, что это вопрос сложный, и не нам его решать.

Миссис Фортпатрик аж взвилась:

— Два года,— сообщила она,— истекают в следующем месяце. А разве совершенное в поместье убийство — это не что-то «неприличное либо преступное»?

Я отказался от приглашения Биркеншоу, нагруженного очередными банками с пестицидами, выпить с ним пинту пивка в «Фарделе и Фиркине» и вернулся домой к одино­кому ленчу.

За хлебом, чеддером и маринованными огурчиками (обожаю маринованные огурчики) я размышлял над ноч­ным происшествием. Как всегда, когда я бывал в чем-то не уверен или чем-то расстроен, я взял листок бумаги и ка­рандаш и начал составлять что-то вроде списка или табли­цы.