Елена Дарикович - Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона

— Нортинг, я очень ценю вашу заботу, но все хорошо в меру, я устал от вашей всегдашней мелочной опеки и объявляю вам и всем здесь присутствующим, что вполне в состоянии без нее обходиться. Я не инвалид и не малое дитя, никто не должен ни сопровождать меня, ни предлагать мне каких бы то ни было услуг, пока я сам об этом не попрошу. Вы поняли меня, Нортинг?

— Да, милорд.

— Все меня поняли?

— Да, милорд.

— Да, милорд.

— Да, милорд, — отозвались в один голос и учитель, и миссис Вайс, и Фил, и Пит, и старая Мэгги Миллем, потому что изъяснялся лорд всегда предельно четко и кратко, а слушали его весьма внимательно.

— И тебя, озорник, это тоже касается, — обратился он к Фредди.

— Да, сэр, — отвечал мальчик как можно более чопорно и от напряжения даже побледнел.

— Отныне со всеми без исключения вопросами и просьбами обращайтесь к миссис Вайс, она передаст это мистеру Нортингу, а уж он — непосредственно мне. Уверен, что это новый порядок устроит всех.

Понятно, что цель этих мер была только та, чтобы в будущем никто ни под каким предлогом не приближался бы слишком близко к его двойнику и не распознал бы подмены. И вот жизнь наша пошла своим чередом, за тем лишь исключением, что больше из своих апартаментов лорд не выходил, а только его двойник… То есть я. Самое трудное было имитировать специфическую хромоту лорда, и я долго и тщательно ее отрабатывал. Однажды решившись на эту роль, я уже не испытывал никаких колебаний, потому что меньше всего считал это эксцентричной причудой. Во всем сочувствуя лорду, я давно уже привык на все смотреть его глазами. Тот порядок, годами выработанный и до мелочей соблюдаемый, не должен был порушиться со смертью хозяина! Порядок, основанный на внутренних принципах, а не на внешних только традициях и тесно связанный с усвоенными этим человеком понятиями долга и достоинства. Лорд боялся, что его драгоценный внук, последний Фатрифорт, слишком еще мал и неопытен, чтобы сознательно противостоять извращенным, вульгарным, но соблазнительным современным веяниям.

С ведома лорда мы с Бетти четыре года назад обвенчались. Так что я долго бы еще мог выдавать себя за него: экономка — моя верная жена, кухарка — тихая и покладистая — дальше кухни не ходит и считаное число раз попадалась на глаза настоящему лорду, а уж близко к нему никогда не подходила. Молодой учитель — серьезный парень, души не чает в своем подопечном. Его я самолично, по просьбе лорда, выбирал из всего множества претендентов и не один день наводил о нем справки. И выбрал не попрыгунчика какого ветреного, не дармоеда, собой только озабоченного, а верного старшего брата, который бы трудился не за страх, а за совесть. И то, что он слеп, как крот, в своих окулярах, так это кстати, как говорится: меньше будет знать — крепче будет спать.

Оставался маленький Фредди. Но пока лорд болел, малыша надолго от него отлучали, а когда Фредди подрос и стал сам разбираться во многих вещах, он уже привык к образу старика в зеленых очках, неподвижно сидящего в полутемной столовой на дальнем конце огромного старинного стола и однообразно задающего ему вопросы о его прогулках, занятиях, книгах и о всяком таком. Никто тому особо не дивился, что дед его после болезни стал замкнут, к тому же из-за экземы подходить ближе и раньше не полагалось. Но мальчик все равно по-своему любил этого молчаливого загадочного человека и очень его жалел. Пока Фредди был маленьким, он посылал деду горячие письма с описанием своей интересной жизни, с рассказами, которые помогал ему писать учитель, и драгоценностями в виде засушенной бабочки, полосатого камушка или своего рисунка, а потом переписка вошла в привычку. Только ответные письма деда были совсем не такие сухие и краткие, как их разговор в темной столовой, они были несравненно интересней и сердечней, и Фредди ждал их с нетерпением. Единственная странность их заключалась в том, что лорд никогда не отвечал на конкретные вопросы предыдущих писем, вроде: "Ты получил, дедуля, мой морской закат, как ты его находишь?" Странность эта происходила оттого, что письма были написаны дедом внуку задолго до того, как отсылались. Старый лорд писал их ежедневно своему мальчику, он был и оставался человеком очень живым и общительным. Зная, что дни его сочтены, и желая скрасить в будущем сиротство своего наследника, он писал, что называется, впрок. А после его смерти я должен был два раза в месяц посылать их Фредди, ставя соответственную дату. Состояли они из знаний всякого рода, практических, исторических, литературных, личного опыта, воспоминаний и были по-настоящему интересны. Фредди частенько их перечитывал и давал читать и мне, и миссис Вайс, и Филу, и, конечно, своему учителю, сохраняя как самую большую драгоценность. У лорда, несомненно, был литературный талант. Его письма отличают изящный слог, острый ум, необыкновенная живописность, весьма изрядная наблюдательность и недюжинные знания истории. А за сюжетами он далеко не ходил и начинал, что называется, с места в карьер. Вот вам типичный образчик начала: «Помнишь, дружок, маленькую синюю вазочку на каминной полке в "Охотничьем зале"? И чего, скажешь, держать эту плохо склеенную посудину, для сухоцветов только и годную? А вот цены ей нет, ибо она историческая и ее необыкновенную историю я тебе когда-нибудь поведаю. Запомни, милый, много в нашем доме таких вещей и вещиц, и ни одной нет без истории, потому береги их и без нужды с ними не расставайся. Посмотри, к примеру, на невинный видом розовый флакон для духов, что на камине в зеленом кабинете — девичья безделушка, скажешь, и ничего более, а вот стал же он странным образом поводом для жесточайшей распри, которая едва не закончилась войной. Когда Англия не была еще такой благоустроенной и незыблемой морской державой (какой стала, как ты помнишь, после великого морского сражения с испанцами), при самом начале правления королевы Елизаветы жил в этом самом замке наш далекий предок Майк Фатрифорт. А его родная сестра Анна жила при дворе статс-дамой или, попросту, подружкой королевы, она только что вышла замуж за сэра Рэджинальда и была молода и прекрасна, о чем свидетельствует ее портрет в "угловой гостиной". И вот однажды на маскараде подошла к ней одна престранная маска…» — и дальше идет рассказ на нескольких страницах, от которого трудно оторваться и взрослому.

Таким образом, дед оставлял своего внука в надежных руках, в том от века заведенном порядке, к которому давно приучил себя и горячо желал приучить других.

Приступы его болезни становились все изнурительней, и так как наступали они не сразу, а после ряда симптомов, мы могли хоть в какой-то степени приготовиться. И однажды, после очередного затяжного приступа, стало очевидным — следующего ему не пережить. Лорд давно лелеял надежду накануне последнего приступа спуститься в усыпальницу и принять большую дозу снотворного, другими словами, покончить с собой. Эту чудовищную идею он неоднократно мне высказывал. Лорд, несомненно, был религиозным человеком, но некоторые вещи понимал весьма превратно. Мне же, человеку хотя и грешному, но богобоязненному, все это было непонятно и попросту жутко. Веря, что участь самоубийц за гробом самая жалкая, я воспротивился подобному безумству моего благодетеля и в конце концов уговорил этого измученного болезнью человека мужественно принять последний час в своей постели, не изменяя ни себе, ни Богу. В свою очередь я обещал исполнить в точности все, что от меня потребуется, и схоронить его в склепе со всеми теми старинными церемониями, которые выработались спокон веку и неизменно соблюдались в их роду и которым он придавал такое большое значение. Не только обещал, я свято поклялся, заставив поклясться и жену. Так как требовалось не менее пяти человек при обряде погребения, то мы посвятили в это дело еще только поверенного Эдвина Брука и доктора Филиппа Фриша, это были старинные и самые преданные друзья лорда, и, конечно, милейшего патера Бертли, местного священника, который и приготовил его смятенную душу к вечности. Как мы и предполагали, последнего приступа лорд не пережил.