Елена Дарикович - Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона

Теперь остается прояснить кое-какие мелочи, которые, однако, наделали переполоха больше, чем все остальное вместе взятое. Вероятнее всего, Фредди, бегая по саду в сандалетах, наступил в лужу крови за кустом роз. Кровь на зеленых носках смотрелась всего лишь коричневой грязью и никого не насторожила. Носки отправились в корзину с грязным бельем, туда же отправился и осколок стекла, к ним прилипший. Миссис Вайс забрала корзину и бросила белье отмачиваться в таз, а когда вернулась, таз был полон крови. Она пришла в ужас, но сколько ни меняла воду, вода оставалась красной. В панике она затолкала окровавленное белье в пустой бак. Но каков же был ее ужас, когда и после споласкивания пустого таза вода опять становилась кровью, в чем конечно не было никакой мистики, просто в теплой воде Бетти не почувствовала, что сильно порезала руку. И пока она поняла, в чем дело, натерпелась же страха бедняжка. Уже и без того она была в сильнейшем нервном напряжении, зная, что ее Нортинг последние два дня сам не свой, слышала те жуткие и необяснимые крики, дивилась, что я уехал посреди ночи, ничего не объяснив. Она была на грани истерики, когда пришла накрывать на стол с забинтованной рукой. А потом, как сама она выразилась, глаза ее с подозрительностью высматривали все красное, а руки делали привычную работу, только так она и могла объяснить, что влила томатный соус в молочник и поставила его на стол. Учитель же пролив соус на скатерть вызвал тем самым обморок несчастной и весь этот переполох.

Кажется это все, джентльмены, что я хотел или принужден был Вам сообщить по интересующему Вас делу.

С уважением, Уильям Нортинг».

Излишне, я думаю, говорить, как потрясло меня услышанное.

— Так что же, Холмс, теперь по английским законам Биллу Читателю грозит… виселица?!

— Похоже, так, Ватсон.

— И вы, Холмс, так спокойно об этом говорите! Вы, который знаете об этом человеке все?

— Но что поделаешь, Ватсон, я не всесилен!

— Как это что? Ведь это же… чудовищно! Чудовищно и… несправедливо!

— Согласен, и чудовищно, и несправедливо, но, к сожалению, Ватсон, я не английский суд. К моему большому сожалению, — рассеянно отозвался мой друг и принялся методично разбирать бумаги на бюро, раскладывая их по полочкам и ячейкам, чего отродясь не делал.

— Тогда зачем было… вообще… не понимаю… зачем тогда?.. — я никак не мог подобрать нужных слов и, кажется, совсем лишился способности членораздельно выражаться.

— Вы хотите сказать, Ватсон, зачем было браться за это дело? По-вашему, не вмешайся я, и Билл Читатель не попал бы в такой переплет? Что ж, возможно. Вполне возможно. Я ищейка, Ватсон! Гоняюсь за зверем, тащу его из норы на свет, а уж кто там залез в нору, не разберешь, пока не вытянешь. А ищейка я хорошая и, как все хорошие ищейки, не тащить не могу.

— Но Холмс, от вашего объяснения отдает таким мертвящим бездушием, таким макиавеллизмом… Да неужели же нельзя что-нибудь сделать и хоть как-то помочь бедняге! Ну, может, как-то так… ну там…

— Как-то так… это что же, в обход английских законов?

— Не знаю… я не то… хотя… быть может… — Похоже, в этот момент я действительно не в силах был одобрить «справедливый английский закон», который так неуклонно и решительно чешет всех под одну гребенку.

— Как бы там ни было, дорогой Ватсон, вы должны понимать, что при создавшейся ситуации я не могу не поставить в известность Скотленд-Ярд.

— Но положение слишком серьезно, Холмс, чтобы так рисковать! Ведь за голову бедняги была некогда назначена награда!

— Да это как раз и усложняет дело, друг мой, если только мы с вами не хотим ее получить!

Тут я не выдержал:

— Думаю, Холмс, шутить в подобной ситуации — безумие … Или…

— …Или непростительная жестокость, — спокойно закончил Холмс.

— Да, именно! Шутить теперь самая непростительная жестокость!!! — взревел я, теряя остатки хваленой британской сдержанности, и в отчаянии заметался по ковру.

Но Холмс и бровью не повел:

— Как знать, Ватсон, как знать. Похоже шутка, это сейчас единственное серьезное дело.

— Шу-у-тка!!!???

— Да шутка! В теперешнем положении, когда английский закон стоит перед нами роковым препятствием, и никаких обходных путей не видно, остается прибегнуть только что к чисто английской абсурдной шутке. Чем другим сокрушишь твердыню английского здравого смысла?

И оставя, наконец, свое методичное занятие, этот непредсказуемый человек, как ни в чем не бывало принялся писать отчет в Скотленд-Ярд своему приятелю Лестрейду.

Рука его легко порхала над листом бумаги, вид при этом был на редкость бесстрастный и только угол рта его по временам странно кривился.

А я, обхватив голову руками, не в силах подавить охватившее меня уныние, маялся и вздыхал, да так, как не вздыхал не маялся, еще ни над одним моим пациентом.

Наконец, отложив перо и промокнув написанное тяжелым пресс-папье, Холмс передал мне свой отчет:

— Прочтите, Ватсон, и скажите, достаточно ли убедительно то, что я здесь изложил.

Волей-неволей я прочел:

«Дорогой Лестрейд!

Довожу до Вашего сведения, что волею судеб я расследую очередной ребус. Зная Вашу всегдашнюю занятость, не буду излишне многословен. Дело это, если рассматривать его с практической стороны, весьма необычное, особенно в изложении и в трактовке формальных моментов. Судите сами: нет ни тела, ни улик, ни свидетелей, ни даже места происшествия. Заявитель, который является единственным источником информации, со странной настойчивостью уверяет, что убита некая историческая личность, по моим сведениям, сто лет как почившая, хотя заявитель считает, что трех дней не будет с ночи убийства. Впрочем, не буду темнить, герой этот — адмирал Нельсон. Здесь, кстати будет упомянуть, что в детстве заявитель лежал в психиатрической клинике известного доктора Т.

С уликами дела обстоят едва ли не хуже. Самую важную из них раздобыла птица, но ее сразу закопали. Улику закопали — не птицу. Птица улетела. Теперь о следах. Тот, кто оставил вполне удовлетворительный след от ботинка, будучи его, т. е. ботинка, владельцем, не является, однако, владельцем ноги, как, впрочем, и всего остального, что выше, но и самозванцем его никак не назовешь, поскольку он не сам себе присвоил чужое имя, но хозяин имени облек его такими полномочиями, и тот, будучи вынужденным исполнять предписания хозяина имени, по необходимости, поступал так, как поступал. Таким образом, один, пожелав скрыть факт своей смерти, весьма в этом преуспел благодаря другому, действовавшему исключительно по просьбе первого. Но вот в чем несомненное преступление живого по отношению к мертвому, так это в том, что он пользовался чужим именем и чужой собственностью, т. е. ботинками, так долго, как сам хозяин и имени, и ботинок ими не пользовался. Посему зачинщик этого обмана, кстати, совершенно бескорыстного, если в чем и виноват, к суду привлечен быть не может по причине отсутствия его на этом свете.