Жорж Сименон - Вдовец

Небольшой, но светлый холл с выложенными мрамором стенами, со стойкой красного дерева и зелеными растениями по углам, на ступеньках прикрепленный медными прутьями ковер красивого красного цвета.

Когда вошел Жанте, инспектор Горд стоял у стола и беседовал с дамой в черном шелковом платье с посеребренными волосами.

— Идите сюда, Жанте… Чтобы выиграть время, я попросил моего коллегу позвонить вам… Я был дома, когда мне сообщили…

— Это она?

— Думаю, да.

На голове у него, как всегда, была шляпа, во рту — обычная трубка, но в выражении лица, в глазах, пристально смотревших на Жанте, было что-то новое: казалось, он чего-то не понимает.

Черная решетка лифта захлопнулась за ними, они плавно поднялись на пятый этаж, где на площадке и в коридоре трое или четверо мужчин и две горничные в полосатых блузах молча смотрели друг на друга.

— Сорок четвертый… — тихо подсказал ему инспектор.

Гостиница была невелика, но вся ее атмосфера показалась Жанте изысканной, исполненной уюта. Номера на белых дверях были медные или бронзовые, и здесь тоже лежал красный ковер, стояли комнатные растения.

— Полицейский комиссар этого округа прибыл уже давно.

Горд остановился.

— Я разослал уведомления по всем округам и просил известить меня… К сожалению, это не было сделано сразу… Судебно-медицинский эксперт уже ушел…

Он взглянул на своего спутника, как бы желая убедиться, что тот сможет выдержать ожидающее его потрясение. Прежде чем отворить дверь, он и сам отер пот, снял шляпу.

— Мужайтесь!.. Зрелище не из приятных…

Из-за сильного запаха пришлось распахнуть все окна. Но во избежание любопытных взглядов людей, живших напротив, ставни были опущены и пропускали лишь тоненькие полоски света. Под потолком горела люстра. Сильное дезинфицирующее средство было разбрызгано вокруг.

Первое, что увидел Жанте, было отражение кровати в большом зеркале, и таким образом на секунду зрелище показалось ему каким-то нереальным, словно на нечетком фотографическом снимке. Когда же он, наконец, медленно повернулся к широкой кровати, то застыл без движения, без звука.

Он увидел незнакомое белое платье, ноги, обутые в новые, очень изящные туфли, руки какого-то неописуемого цвета с темно-синими ногтями, а в руках — букет увядших роз. Другие цветы были разбросаны по постели, словно мимо нее проходило торжественное шествие, и кое-где облетевшие лепестки, слипшись, лежали целой кипой.

Ему хотелось сказать:

— Это не она…

Не сказать, а выкрикнуть и убежать, размахивая от радости руками. Но, увы, полицейский комиссар поднял полотенце, закрывавшее лицо, и Жанте замер, глядя на Жанну. Это была она — открытые глаза, волосы, разделенные пробором и лежащие по обе стороны подушки, — Жанна, вся вздувшаяся, с губами, подбородком, залитыми густой темной жидкостью.

— Идемте…

Кто-то взял его за руку. Кто-то вел его. Он заметил на лестничной площадке носилки, какой-то грубый мешок. Лифт спускался. В холле зеленые растения задевали его по пути. Они вышли на улицу, на солнце — Горд и он — и Горд, все еще державший его за локоть, толкнул его в темный маленький бар.

— Два коньяка!

Жанте выпил свой стакан.

— Еще?

Он отрицательно покачал головой.

— Гарсон, еще один — для меня.

Горд выпил, расплатился, повел своего спутника к черной машине.

— Они отдали эту машину в мое распоряжение до двенадцати… Воспользуемся ею… У меня в кабинете будет лучше…

За всю дорогу он не задал ни одного вопроса, все время курил и то и дело менял положение своих толстых ног.

Они не стали проходить по комнате с длинным барьером, где виделись в предыдущий раз. Инспектор повел его по пыльной лестнице, они прошли через комнату, где работало несколько человек без пиджаков, и открыл какую-то дверь.

— Садитесь. Я предупредил вас, что зрелище будет не из приятных. Она не подумала о том, что цветы ускорят разложение. Женщины никогда не думают о подобных вещах. Но вы все же узнали ее?

Жанте не подходил близко к кровати, он позволил увести себя, не успев даже молча проститься, — так тяжело было ему видеть это распухшее лицо на подушке.

— Как вы себя чувствуете?

— Не знаю.

— Сказать, чтобы принесли вина?

— Нет, спасибо.

Он еще мог сказать «спасибо», и сам мысленно отметил это.

— Вы рассердились на меня в тот вечер?

— За что?

— За то, что я вам сказал.

— Она умерла.

— А вы знаете, как?

Он покачал головой.

— Она приняла содержимое целого тюбика снотворного. Тюбик нашли потом в ванной комнате, а в стакане на ночном столике — несколько капель очень крепкого раствора.

Он слышал свой голос:

— Когда?

— Это будет известно после вскрытия.

Слово «вскрытие» не резануло его, не вызвало никакой реакции.

— Самоубийство. Это, во всяком случае, не подлежит сомнению.

— Почему?

— Потому что в комнате она была одна.

— С какого дня?

— Со среды.

— С которого часа?

— Она пришла туда в три часа.

Жанте переспросил:

— Одна?

— Одна. В пять часов она заказала бутылку шампанского.

Он перестал что-либо понимать. Кабинет, несмотря на казенную обстановку, начал казаться ему нереальным. Какая-то декорация, окруженная туманом. Пятна, линии, звуки. Он повторил:

— Шампанского?

Это было смехотворно. Они никогда не пили шампанского вместе, даже в день их свадьбы. Ему и в голову тогда не пришло заказать шампанское.

— Если бы вы посмотрели в левый угол комнаты, вы бы увидели почти пустую бутылку, а на столике — один единственный бокал. Люди из Восьмого сидят над этим делом с девяти часов утра.

В пять часов, в среду, он был еще в типографии Биржи, сидел, согнувшись над своей чугунной доской, а Жанна в этот самый момент должна была спуститься на улицу, чтобы купить ему вечернюю газету и то, чего не хватало к обеду.

— Платье… — проговорил он, подняв голову, хмуря брови.

— Которое? Если вы говорите о черном…

— Она была в черном платье…

— Она отдала его горничной вместе со своими старыми туфлями.

— Когда?

— Этого я не знаю. Спрошу у коллег. Они, разумеется, пригласят вас в полицейский участок VIII округа.

— А белое платье?

— Это было ее платье. И другие — тоже.

— Другие? Что другие?

— Другие платья. В шкафу нашли четыре. И белье, халаты, чулки, несколько пар обуви, две или три сумочки.

Ему хотелось встать, возмутиться, крикнуть этому толстяку, который, впрочем, говорил с ним мягким тоном, без всякой иронии: — Вы лжете!

Все происходящее было совершенно неправдоподобно. Уже самое отсутствие Жанны не вязалось с тем ее обликом, который он знал. Что же до ее смерти, то все, что ее окружало, казалось все более и более нелепым.