Жорж Сименон - Вдовец

В баночке еще было немного молотого кофе, как раз на две чашки. Хлеб и молоко он нашел за дверью, на площадке лестницы. Масла в буфете не оказалось, взамен он взял немного абрикосового джема, который Жанна покупала для себя, он его обычно не ел.

Небо теперь уже почти сплошь затянуло серой пеленой. Должно быть, где-то далеко гремела гроза, но над Парижем она пока не разразилась, было еще более знойно и душно, чем обычно. Отвратительно жужжа, летали мухи, невозможно было отогнать их, они словно прилеплялись к коже.

Проходя через двор, он нагнулся к окошку консьержки, которая разбирала только что полученную почту.

— Мне телеграммы нет?

— Кабы была, вам бы ее принесли.

Он собрался идти дальше, но консьержка вышла на своей конурки. И она тоже успела прочитать газету.

— Когда ее привезут?

— Не знаю.

Она не выражала ему соболезнования. Никому не приходило в голову соболезновать ему. У него умерла жена, и в то же время он не был настоящим вдовцом. Неужели люди, знавшие его только в лицо, это чувствовали?

Полицейский комиссар квартала дю Руль держался с ним учтиво, но подчеркнуто холодно. Очевидно, его предупредили, что этот Жанте способен поднять скандал из-за пресловутого письма, то ли действительно существующего, то ли воображаемого.

Перед ним лежало заключение судебного врача: «Отравление в результате приема значительной дозы барбитуратов, смерть наступила в среду, между семью и девятью вечера».

В общем, около восьми, значит в то самое время, когда в полицейском участке своего квартала он разговаривал о ней с инспектором Гордом.

Для него все это тогда началось, для нее уже было кончено.

Справка лаборатории при муниципалитете: «В стакане, найденном на ночном столике, обнаружены следы концентрированного раствора гарденала»; отдел криминалистики, где этот стакан потом обследовался, подтверждал, что никаких других отпечатков пальцев, кроме отпечатков покойной, на нем не обнаружено.

— Как видите, г-н Жанте, в том, что это было самоубийство, нет никаких сомнений. Принесли вы брачное свидетельство, как указано в вызове?

Он пробежал глазами свидетельство.

— Поскольку персонал гостиницы подтверждает, что вещи, обнаруженные в номере, действительно принадлежали вашей жене, они по праву принадлежат теперь вам и могут быть вручены под расписку, когда вы этого пожелаете. Теперь вам остается еще проследовать в мэрию вашего района, чтобы сделать заявление о смерти. Вот этот листочек отдадите тамошнему служащему, это облегчит вам дело.

Наконец-то Жанте дождался возможности задать свой вопрос:

— А письмо?.. Нашли его?

— Ах да, мне уже говорили, что вы требуете какое-то письмо, я сам опросил своих инспекторов. Вчера утром я самолично был на месте происшествия. Я приехал одним из первых вместе с моим секретарем и могу вас заверить, что до моего приезда никто там ничего не трогал, — никакого письма я не видел.

— Но ведь горничная…

Тот явно предвидел этот вопрос и прервал его:

— Да, знаю. У свидетельницы Массолетти вчера, во вторую половину дня, нами были взяты показания.

Начальник замолчал, глядя на него.

— И что она вам сказала?

Жанте понимал, что разговор этот был подготовлен заранее.

— Что вы дали ей большие чаевые, и она просто сказала вам то, что вам хотелось.

— Чаевые я дал ей уже потом…

— Из ее показаний это отнюдь не вытекает. Во всяком случае, она подтвердила, что ничего об этом не знает и не видела, чтобы кто-нибудь из моих подчиненных позволил себе похитить в сорок четвертом номере какое-то письмо.

— Да ведь я никого не обвиняю. Я только думаю, что…

— Знаете что, оставим это. Меня ждут другие посетители, я не располагаю больше временем.

Вот тут ему пришлось снова и снова ставить свою подпись, он уже не помнил сколько раз.

— Вещи вы заберете с собой?

— Нет.

— Когда же вы за ними явитесь?

— Я вообще не собираюсь их брать.

Все это очень его расстроило. Более чем когда-либо был он тверд в своем намерении добиться правды. Но прежде всего надо было покончить с делами, связанными с тем, что они называют «тело».

Он ожидал, что ответная телеграмма от ее родителей придет еще накануне вечером, их молчание его беспокоило. Правда, служащий похоронного бюро сказал ему, что все хлопоты по организации — катафалк, вынос, захоронение на кладбище Иври — лежат на нем, разве что родители выразят желание…

Прежде чем отправиться в мэрию II участка, он сделал крюк, чтобы забежать домой.

— Телеграмму так и не приносили?

Мужа консьержки во дворе не было — он, очевидно, пошел отнести стул заказчику. В их коморке, как обычно, горел свет. Консьержка чистила картошку.

— Нет. Тут к вам приходили двое, мужчина и женщина. Спрашивали вас.

— Они не назвали себя?

— Сказали только, что они родители вашей жены.

— Где они?

— Они довольно долго стояли на площадке лестницы, потом во дворе, все шептались чего-то. Потом ушли. Спросили только, почему покойница не доставлена сюда. Я не знала, что отвечать. Они вроде бы недовольны.

— Собирались они сюда вернуться?

— Про это они ничего не сказали.

Он пешком отправился на Банковскую улицу, вошел в огромное здание мэрии, следуя указателям на стенах, добрался до отдела гражданских состояний и наконец обнаружил дверь, на которой была надпись: «Заявления о кончине».

Перед этой дверью, словно на часах, стояла пожилая пара, мужчина и женщина, оба коротенькие, коренастые и чем-то неуловимо похожие друг на друга. Чувствуя, что они рассматривают его с ног до головы, он толкнул дверь, вошел в небольшой узкий коридорчик и подошел к окошечку, врезанному в перегородку из потускневшего стекла.

Пожилая пара вошла туда вслед за ним, и, когда он назвал служащему свое имя, женщина громко сказала:

— Говорила же я тебе, это он и есть.

Служащий, по-видимому, был уже в курсе дела.

— Эти господа уже давненько вас дожидаются, — сказал он. — Как видно, вам придется договориться между собой, прежде чем оформлять документы.

Весьма нелюбезным тоном женщина отрекомендовалась:

— Мы — родители Жанны.

И, толкая локтем мужа:

— Поговори-ка с ним ты, Жермен.

У него было загоревшее на солнце, задубевшее от морской воды лицо. Видно было, что он чувствует себя неловко в своей новой черной паре, крахмальной рубашке и лаковых туфлях, которые, видимо, ему очень жали.

— Мы, значит, как утром приехали, так сразу прочли в газете… — начал он, — а ехали мы, значит, ночным поездом, оттого что раньше было не выехать, и потом, если другим поездом — пришлось бы делать пересадку в Пуатье…

Она прервала его и почти угрожающим тоном:

— Короче говоря, только здесь мы узнали, что дочка наша сама на себя руки наложила, такого в нашей семье сроду не бывало. И никто вам теперь не поверит, что она была с вами счастлива, коли ей понадобилось бежать убивать себя где-то в гостинице. А я-то себе голову ломаю, почему это она нам не пишет, почему в гости не едет. Ну уж теперь, во всяком случае, никто не скажет, что мы оставили ее в этом проклятущем городе, который принес ей одни несчастья…