Михаил Кривич - Бюст на родине героя

У главного, парадного, входа в морг произошли перемены. Гроб уже занесли, и пожилые женщины в черных платках потянулись к дверям с черной стеклянной табличкой «ритуальный зал». От нечего делать я последовал за ними в маленькую комнату с голыми стенами, посреди которой на грязном бетонном полу стоял белый больничный стол, а на нем открытый гроб. В гробу лежала старушка со спокойным скорбным лицом, на ней, как и на пришедших с нею проститься, тоже был платок, но не черный, а светлый. Живые медленно подходили к усопшей и деловито пристраивали жалкие зимние цветы и еловые ветки. И так все эти женщины были похожи друг на друга, что любая из них запросто могла занять место в гробу — только переодень платок, но живые не торопились делать это, а стояли подле покойной, время от времени скорбно вздыхая и утирая слезы.

Я вышел на улицу, где нетерпеливый шофер катафалка уже гостеприимно распахнул заднюю дверцу для гроба и покуривал возле нее, то и дело поглядывая на часы. Наверное, у него были на то причины: во-первых, есть график кремаций, а во-вторых, вот уже во двор въезжает другой автобус — за очередным покойником, а старухи все еще толкутся вокруг гроба, надо бы их поторопить. Я тоже глянул на часы и обнаружил, что Гриша и Стас опаздывают на добрых четверть часа.

Ненавижу ждать, ненавижу морги! А тут получил оба удовольствия сразу.

Старушку наконец вынесли — легонький гроб без видимых усилий несли двое в заляпанных синих халатах. Шофер шустро забрался в автобус, ловко подхватил задрапированный кумачом ящик и по салазкам втянул его в салон. Женщины в черных платках суетливо расселись рядом с гробом, и автобус тронулся. Он уже был у самых ворот, как вдруг раздался требовательный автомобильный гудок, шофер катафалка затормозил, а затем и подал назад. И в ворота напористо, по-хозяйски — словно в Боровицкие ворота — с жизнеутверждающим гудением вкатил серый Гришин «додж», а за ним — телевизионная черная «волга». Не сбавляя скорости, оба экипажа обогнули морг и скрылись за его углом. Я поспешил туда же.

Пассажиры обеих машин уже спешились и представляли собой довольно живописную группу: Гриша в своем малиновом «прикиде», Стас в клетчатой репортерской кепчонке и дубленке до пят, которая гляделась на нем, как купеческая шуба на бобрах, и, к полной для меня неожиданности, Нелли в розовом мохеровом капоре и кожаной курточке по пояс, пикантно подчеркивающей ее внушительные туго упакованные в джинсы ляжки, — так, должно быть, она представляла себе наряд, уместный для посещения покойницкой. Похоже, они уже не только познакомились, но и успели подружиться, во всяком случае, Гриша и Стас обращались друг к другу на «ты», и, когда я подошел к ним и поздоровался, поглощенные беседой, они особого интереса к моей персоне не проявили, а Нелли только сухо кивнула.

Прерванный моим появлением на полуслове Гриша продолжал излагать Стасу уже известные мне трудности с сырьем, которые стала испытывать советская сторона совместного предприятия «Остеотраст».

— Понимаешь, Александр сидит там у себя в Нью-Йорке и ничего в голову брать не хочет. А где я сырье возьму, ему без разницы. Одно, блин, от него слышу: давай, давай… Выходит, не врут, что он из секретарей райкома вышел.

— Верно говоришь, Александр такой, — с самым серьезным видом поддакивал Стас. — Узнаю нашего Александра. На чужом горбу в рай — это в его манере.

— Ну ты, Станислав, прикольщик!.. Ну вот. Вот и ношусь по Москве как чумовой, сырье выбиваю. — Гриша обернулся к пареньку, водителю «доджа», который вылез из машины и внимательно разглядывал что-то на переднем крыле. — Ну ты-то чего, блин, стоишь-телишься? Зови людей, товар разгружай! Или мне разгружать прикажешь?

Паренек-водитель нехотя оторвал взор от крыла и направился к двери. Нажав на кнопку звонка, он неторопливо закурил — наверняка знал, что отопрут нескоро. Через некоторое время дверь отворил все тот же небритый в лыжной шапочке, но «чего тебе?» не спросил, а хрипло крикнул в недра покойницкой, и оттуда появились выносившие старуху двое в заляпанных химикалиями синих халатах, поверх которых теперь были надеты клеенчатые фартуки. Все четверо как-то лениво направились к «доджу».

Водитель отшвырнул сигарету, матюгнулся сквозь зубы и отпер заднюю, грузовую, дверцу машины. В глубине щеголеватого жемчужного «доджа» из-под небрежно наброшенного брезента высовывались неестественно белые человеческие ноги. Труповозка — вспомнил я и отвернулся.

— Побегал бы с мое за жмурьем, не устраивал бы выговоры по телефону, — продолжал жаловаться Гриша, по-хозяйски наблюдая за действиями своих подчиненных. — Ладно, сегодня разделаем, а к приезду Александра, глядишь, и соберем. А то он на меня опять собак спустит.

Тем временем разгрузка сырья началась. Двое в халатах работали привычно споро: один вытягивал тело за ноги из труповозки, другой подхватывал под руки; ухватив свою ношу поудобнее, они скрывались за дверью покойницкой, чтобы тотчас же вернуться за следующим. Они сделали уже пять ходок, тогда как другая пара — водитель и небритый — только возвращались к машине после первой ходки, причем явно не спешили. Их усилия увенчались успехом: когда они наконец дотащились до труповозки, ударная бригада выволокла из нее последнее тело. Брезгливо скинув рукавицы, водитель и небритый с облегчением закурили, как бы подтверждая истину недавних дней: в социалистическом соревновании нет побежденных.

Проводив глазами последнего покойника, я оглянулся на Стаса и Нелли. Стас слушал разглагольствования Гриши и что-то записывал в блокнот, а Нелли с отрешенным видом стояла чуть поодаль, и лицо у нее было белее сугробов у стены морга.

— Лады, — сказал Гриша, должно быть подытоживая свои переговоры со Стасом, — а теперь пошли ко мне. Сначала посмотрим технологию, ты ж, Станислав, производство будешь снимать, да? А потом у меня посидим, чайку попьем. Пошли! — Он полуобнял Нелли за талию и стал подталкивать ее к дверям, словно у нее отнимались ноги. Мне показалось, так оно и было.

— Ну как тебе Шуркин кадр, герой твоего репортажа? — вполголоса спросил я Стаса, когда вслед за Гришей и Нелли мы вошли в темный коридор, пропитанный удушливым тошнотворно-сладким запахом.

— Крайняя плоть от крайней плоти своего народа. Прост, как простатит, — пробасил Стас. — Сила нашего друга Александра в партийном искусстве подбора и расстановки кадров. Ты со мной согласен, Григорий?

— Ну, — согласился Гриша, проталкивая Нелли из коридора в большую комнату, ярко освещенную лампами дневного света. — Ну вот вам и наше производство.

Но толком познакомиться с производством мне не пришлось. Едва переступив порог, я увидел сброшенное в угол мучнистого цвета «сырье», успел заметить, что один из трупов уже лежит на нечистом, в ржавых пятнах, металлическом столе, а те двое в синих халатах и клеенчатых фартуках склонились над ним с большими кухонного вида ножами, и еще успел заметить полуприкрытый крышкой чан — то ли металлический гроб, то ли общепитовская посудная мойка, — в котором под маслянистой жидкостью лежало что-то неопрятное, грязно-серое. Ощущая накатывающую дурноту, я оглянулся — за что ухватиться, чтобы не упасть, — и увидел, как рядом со мной оседает на пол Нелли. Мы со Стасом подхватили ее, поволокли по коридору на улицу, на свежий морозный воздух и прислонили к стене, продолжая придерживать под руки.