Михаил Кривич - Бюст на родине героя

Внезапно Нелли оттолкнула нас, повернулась к нам спиной и со стоном согнулась пополам. Ее рвало.

— Ну вот, теперь заблюет мне весь двор, — ворчал появившийся в дверях небритый в лыжной шапочке.

— Ну-ка быстро принеси воды, — приказал Стас.

— А ты кто? — огрызнулся небритый.

— Хрен в манто! — рыкнул Стас. — А ну бегом!

Неслыханный титул и командирский тон возымели действие — небритый скрылся за дверью и вскоре появился с граненым стаканом, до краев наполненным водой.

Когда Нелли наконец немного отпустило и она, тяжело дыша, уже без нашей помощи прислонилась к стене, ее лицо было зеленее монинской электрички — никогда не видал таких зеленых лиц.

— Мальчики, простите меня… я не могу… — слабым голосом сказала она, — я поеду домой… вы уж как-нибудь без меня… Ладно?

Мы усадили ее в машину, и телевизионная «волга» укатила. Стас вернулся в морг, а я, решив, что с меня довольно, остался на улице и предался довольно-таки банальным размышлениям.

Хитроумнейшее, совершеннейшее устройство, чудо из чудес, всем машинам машина — способная ориентироваться и передвигаться в пространстве, рассчитывать, что-то предвидеть, лучше или хуже соображать, в охотку усиживать за вечер литруху и при этом с удовольствием закусывать, поправляться по утру бутылкой пива, способная совокупляться с себе подобными и при этом испытывать наслаждение, да что там совокупляться — воспроизводить в результате совокупления себя самое, — эта поразительная конструкция, созданная гениальнейшим из творцов, все-таки на удивление хрупкий механизм. Износилась — то ли от худой смазки, то ли от нехватки горючего — мягкая мокрая тряпочка внутри, всего-то одна деталька, и вот уже машина начинает холодеть, а потом и вовсе останавливается. Не помогут хитроумные диагностические приборы на станциях техобслуживания этих машин, не помогут хромированные инструменты, бессильны слесари-механики в накрахмаленных белых халатах, сколько ни таскай им конвертов с крупными купюрами и марочного коньяка. А тот единственный, который породил эту машину и способен, должно быть, вновь ее запустить, уже безразличен к ее земной судьбе, ибо и рождение ее, и смерть — лишь ничтожные составные части его величественного замысла. Итак, нет больше ни с чем не сравнимой машины, а есть набитый скоропортящейся требухой несвежий кусок мяса. И больше ей ни почесать языком, ни закусить, ни поправиться пивком. Остается ее зарыть и забыть. Или разделать мясницким ножом, выварить в щелоках и превратить в скрепленный искусственными суставами каркас с пустыми глазницами.

От столь утонченных и нетривиальных мыслей меня отвлек мужик в синем халате и клеенчатом фартуке, должно быть вышедший на улицу подышать. Он остановился неподалеку от меня, выколотил из пачки «Беломора» папироску и, прежде чем закурить, проделал с нею непременные манипуляции: размял, дунул в мундштук и дважды примял его.

— Тяжело с непривычки-то? — спросил он.

Я кивнул и тоже закурил.

— Все через это проходят. Я студентом тоже в обморок хлопался, а потом привык. Все привыкают.

— Платят хоть хорошо? — спросил я, скорее для поддержания разговора, чем из любопытства.

— Да как сказать… Больше, чем в судмедэкспертизе, больше, чем в анатомичках клиник. Я без малого двадцать лет отработал патолого-анатомом — гроши, сами знаете. А здесь… Сдельщина. Когда есть работа, Гриша нормально платит, работы нет — так, пособие по безработице. А вообще ничего, жить можно.

— А не скучно после науки? — спросил я, ощущая зарождение профессионального репортерского интереса к собеседнику, и тут же усмехнулся при мысли о классическом интервью прошедших лет — с передовиком труда, заслуженным мацератором республики, досрочно завершившим пятилетку и собирающим для страны скелеты в счет будущей.

— Почему скучно? Работа штучная, к каждому объекту нужен особый подход. Иначе ничего не получится. Писаренко этого пока не понимает, но рано или поздно поймет — когда начнем поставки американцам и пойдет возврат по качеству. Вот тогда он за голову и схватится. А пока нам самим приходится соображать, как сделать лучше. Нет, тут есть очень интересные задачи, я бы сказал, увлекательные. И кое-какие идеи есть.

— Идеи? — Интеллигентный мацератор вызывал у меня все больший интерес.

— Конечно. Вот, пожалуйста, — самая нетривиальная. Я слышал, что в Индии вообще отказались от мацерации, а стали применять традиционную старинную технологию: оставляют тело в муравейнике, и все работу делают насекомые. Мы лишены какой-либо информации, варимся в собственном соку, но думаю, если это правда, таких муравьев можно завезти и к нам. Я уже консультировался с энтомологами.

— Скажите, — спросил я, — когда к вам на стол попадает э… тело, вы определяете причину смерти?

— Вообще-то это не наше дело, — сказал он, гася докуренную до мундштука папиросу толстой подошвой башмака из тех, которые наш великий народ метко назвал говнодавами. — Разрешение судмедэксперта есть, остальное нас не касается. Но мы же с коллегой какие-никакие патологоанатомы, так что кое-что замечаем. Просто из интереса. Вот недавно, осенью, кажется, обрабатывали одного молодца из Энска, так у него были два пулевых ранения плюс очевидная черепно-мозговая травма. Слепым надо быть, чтобы не заметить. Впрочем, повторяю, это нас не касается. — Он помолчал и, уже собираясь уходить, спросил: — А вы что, кино собираетесь снимать?

Я неопределенно развел руками.

— Знаете что, не надо бы, а? Нехорошо как-то. — Он смущенно улыбнулся, вроде бы извиняясь за непрошеное вмешательство в серьезный, не чета его делам, творческий процесс. — Ладно, я пошел, а то напарник будет браниться, он у меня некурящий. Извините, если что не так.

Интеллигентный мацератор кивнул мне и ушел в покойницкую, а в дверях появился его хозяин и антипод Гриша Писаренко.

— Ну чего ты? Все куришь? А мы тебя ждем. Людок уже чай заварила. Я тебе говорил о ней, — сказал Гриша и хитро подмигнул.

Не стану судить о производстве, которое видел мельком и больше никогда, ни за какие деньги, не увижу, но кабинет себе Гриша Писаренко отгрохал отменный, хотя и обставил его несколько эклектично: партийно-канцелярский стиль застойного периода соседствовал с будуарным, а портрет нашего президента — с довольно распространенной копией известного живописного полотна, вечно забываю, чьей великой кисти, ну, знаете, где охотники на привале хвастают друг перед другом своей добычей. Вот, подумал я, какие разные люди Натан и Гриша — по жизненному опыту, образованию, кругу общения, — но сколько у них общего, коли речь заходит о художественном вкусе.

Когда мы с Гришей вошли в кабинет, где, кстати, почти не пахло, в его будуарном пространстве — столик и буфетик карельской березы, довольно широкая, шелком обтянутая софа, мягкие кресла, — Стас, развалившись в одном из них, хрустел печеньем, а чай в тонкие фарфоровые чашки разливала Людочка — хорошенькая головка, Людочка из компании «Констеллейшн», она же, как я понял, Людок, Гришина отличная телка.