Михаил Кривич - Бюст на родине героя

А Валюша уже приволокла и расставила на столе бутылки и закуску, налила нам по рюмочке и пожелала приятного аппетита. Но сразу не ушла, а постояла у сервировочного столика, полюбовалась на чудо с серыми глазами и конским хвостом.

За встречу! За встречу. Мы чокнулись, выпили и подцепили вилками свежего огурчика с луком и селедочки, которую Валюша принесла сверх нашего заказа, по собственной инициативе. Налили по второй. А Валюша уже спешила к нам со стейками — по кусищу мяса на тарелке и гора румяной картошки, не думаю, что здесь такие порции, для красавца Олега расстаралась, не иначе.

Мы выпили и принялись жевать — насчет целости зубов Валя не соврала: мясо оказалось мягким и хорошо прожаренным. Выпивая и закусывая, мы не заметили, как свои места заняли оркестранты, как загудел синтезатор, забренчали электрогитары, зазвякали ударные и довольно-таки противный мужской голос истошно заорал: «…улица, улица, улица родная, Мясоедовская улица моя!» Тут же возле эстрады затоптались три-четыре пары.

Солист был молод, тощ и нелепо одет: расстегнутая до пупа желтая цыганская рубаха, большой нательный крест на безволосой цыплячьей груди, черные фрачные брюки с атласными лампасами и кроссовки на босу ногу. Безголосость и немузыкальность он с лихвой компенсировал темпом и темпераментом. После «Мясоедовской» он без малейшей паузы сбацал про стюрдессу по имени Жанна, а потом, тоже без паузы, затянул: «Четвертые сутки пылают станицы…» Выпили мы к этому времени с Олегом всего ничего, но я ощутил пощипывание в глазах и почувствовал себя поручиком Голицыным, которому приказано незамедлительно раздать патроны, а сидящий напротив меня молодой человек в красной фуфайке удивительно смахивал на корнета Оболенского.

Будем здоровы! Будем. Я не тянул его за язык, но Олег, тоже, должно быть, примерив мундир то ли поручика Голицына, то ли корнета Оболенского, на что, как выяснилось, у него было несравненно больше прав, чем у меня, принялся исповедоваться. Он оказался значительно старше, чем я думал, во всяком случае, биография у него была: командир разведвзвода в самом пекле под Кандагаром, инструктор рукопашного боя в военном училище, дембель по здоровью — из Афгана привез несколько сквозных дырок, коммерческий директор мастерских при ветеранском союзе. По линии союза съездил в Америку, познакомился с Натаном, соблазнился хорошим заработком и застрял в Нью-Йорке. Прохиндей Натан с помощью хитрожопых бруклинских лойеров выправил ему вид на жительство, теперь спокойно можно ездить в Союз, только делать ему здесь нечего — родители в Ростове умерли, с женой давным-давно развелся, брат плавает на торговом судне под либерийским флагом. А приехал — и вот здесь защемило.

Тем временем хилявый солист отбарабанил «Очи черные», отер пот со лба и затянул очередной свой шлягер:

Знакомый бруклинский репертуар! Мы с Олегом переглянулись и разом расхохотались. Вот бы усатого Вилю сюда — вмиг бы окоротил хилявого, засудил за незаконное исполнение чужой песни. Нет, скорее всего, великодушный американский певец сжалился бы над своим нищим коллегой: уж больно смешно и нелепо звучало в устах энского-шменского исполнителя: «Я жил в Одессе, пива всем не доливая, а здесь, ой-вэй, чтоб жить, я всем переливаю», — он тщетно пытался имитировать неповторимый говорок одесского еврея, а на груди его мотался православный крест.

А народ все прибывал. Теперь уже в зале большинство составляли не спустившиеся из номеров поужинать гостиничные постояльцы, а местные, в основном молодые, крутого вида парни с сильно накрашенными девицами. Найдя места за столиками, они тут же пускались в пляс. Площадка возле возвышения для оркестрантов быстро заполнилась, танцевали и между столиками, то и дело задевая мирно ужинающих командированных.

Среди отплясывающих под пивной шлягер мое внимание привлекла одна пара: светловолосый несколько нескладный малый в оранжевом пиджаке и молоденькая партнерша в едва прикрывающей трусы юбчонке. Зал был плохо освещен, огненные вертушки на эстраде отбрасывали то на стены, то на потолок цветные пятна, выхватывали из полумрака спины и ноги танцующих и тут же вновь их теряли, но эта пара казалась мне смутно знакомой. Солист в цыганской рубахе наконец замолк, и отплясавшая публика, наградив его аплодисментами, стала расходиться по столикам. Привлекшая мое внимание пара тоже двинулась к своему месту в дальний от нас с Олегом угол зала — я провожал их глазами. Шедшая на шаг впереди девушка внезапно обернулась и что-то сказала своему кавалеру, и я наконец узнал и ее, и его.

Людочка и Гриша Писаренко — вот что это была за пара.

Ну и ну, подумал я, как, однако, быстро заполняется сцена, значит, действие в этом акте обещает быть особенно бурным. Впрочем, что уж тут неожиданного? Гришка сам трепался, что собирается в Энск за сырьем, не сегодня завтра встречу на улице его американскую труповозку. Людок, естественно, с ним. Или с Маем? Скорее всего, и с тем, и с другим. А какая мне, собственно, разница? Сейчас для меня важнее всего выспросить у Олега, в чем же в конце концов заключается моя миссия в Энске, за что мне авансом плачены денежки. Ведь Олег, вне всяких сомнений, и есть обещанный Натаном связной. Иначе зачем он здесь?

— Увидел кого? — поинтересовался Олег, подливая коньяк в рюмки.

— Так, знакомые, — сказал я и решил, что парочка никуда от меня не денется, как и я от них, а сейчас пора наконец брать быка за рога. — Скажи, Олег, что мы с тобой должны делать? Мне ведь Натан до сих пор так ничего и не объяснил, только обещал, что все узнаю на месте. Ты же здесь за этим?

Какое-то время Олег молчал, обдумывая ответ.

— За этим и не за этим, — наконец произнес он задумчиво. — Понимаешь, я здесь не один. Натан Семенович послал меня сопровождать Шика.

— А это кто такой?

— Ну Аркаша, Аркадий Захарович, Дорин брат. Ты знаешь его.

Я отрицательно покачал головой.

— Ладно тебе. Ты же был на дне рождения у Натана. Седой такой, худенький.

— Тамада, что ли? — догадался я и вспомнил краткую бизнес-характеристику, которую дал седенькому тамаде Шурка: похоронное бюро плюс два магазина. — Тот самый, который хохмил, что я не пожалел своего драгоценного времени и прилетел «в наш маленький Нью-Йорк»?

— Ну да. А кто ж еще! Он Натану Семеновичу не просто шурин, он его главный партнер, у них этот бизнес, ну ты знаешь — нефть, бензин, солярка, — он у них общий. Только… — Олег замялся. — Только Натан пашет, как Карла, а Аркаша больше треплется, как говорят в Нью-Йорке, бла-бла-бла. Когда Натан Семенович гонял танкер в Эмираты — ты эту историю слышал, да? — Шик в госпиталь лег на обследование, чтоб не влипнуть. — Немного помолчав, он продолжал: — Натан Семенович в людях ох как разбирается, любого насквозь видит, а на Шика у него прямо-таки какая-то куриная слепота. Не мое дело, но я-то знаю, ему все друзья говорят, чтобы особо не доверял Шику, смотрел за ним в оба. А он одно твердит: Аркаша — золотой человек. Я слышал, евреи вообще люди родственные. Обо всех судить не стану, но Натан Семенович за своего шурина кому хочешь глаза выцарапает.