Михаил Кривич - Бюст на родине героя

— Добрый вечер, здравствуйте. Рад вас видеть у себя. Как устроились?

Я поблагодарил. И, пожимая руку Валиеву, заметил, что Аркашу буквально перекосило от злости. Сидевшие на диване встали.

Генеральный молча обменялся рукопожатием с Шиком и небрежно кивнул остальным.

— Знакомьтесь. Мой партком, без него как без рук, особенно на переговорах с международным капиталом. — Валиев с усмешкой посмотрел в сторону толстого Петровича, тот смущенно улыбнулся мне. — Мой главный по внешнеэкономическим связям, так сказать, министр внешней торговли. — Один из биллиардных зрителей, ладный высокий мужчина в цветастом шелковом галстуке и при золотых часах, церемонно поклонился. — И мой зам по сбыту. С ним будьте поласковей, он держит руку на кране. — Этот, напротив, был невысок, неказист и худо одет: кургузый засаленный пиджак с короткими рукавами, словно специально засученными, чтоб сподручнее было открывать и закрывать кран. — А сейчас, господа-товарищи, прошу к столу. Не к столу переговоров, — добавил Ринат Гамизович, — а с закусками. Время ужина.

Сейчас генеральского в нем было даже больше, чем тогда, в Сандунах. В столовую он двинулся первым, не оглядываясь, уверенный, что никто не осмелится не последовать за ним, даже просто замешкаться.

Сервирован был дальний конец стола у камина, в котором полыхали натуральные березовые чурки; на этом конце теснились закуски и бутылки, на оставшемся же пространстве, где могли рассесться еще человек пятьдесят, поверх белой скатерти с равными интервалами стояли пустые вазочки для цветов.

Ринат Гамизович занял хозяйское место во главе стола, спиной к камину, меня посадил по правую руку, Петровича — по левую, остальным места не указал, и они расселись по собственному усмотрению: Шик — рядом со мной, внешнеэкономические связи и рука-на-кране — напротив.

Я хорошо помнил энское хлебосольство — что на шинном, что на машиностроительном, что на нефтехиме всегда кормили до отвала, но без выдумки и невкусно. Почему так — не знаю.

И на сей раз стол ломился от закусок, но все они выглядели как-то неаппетитно: небрежно нарезанная колбаса, жирная свинина, огромные парниковые огурцы, форма и размеры которых вызывали в памяти неприличные анекдоты, помидоры, тоже парниковые, с темными пятнами, кусищи плохо прожаренной курицы, винегреты с разваренной картошкой. Была на столе и икра — черная и красная, но и эти деликатесы казались какими-то несвежими и подсохшими. А выпивка состояла из местной водки, которую мы в свое время окрестили «шестьдесят шестой» по аналогии с самым низкооктановым непригодным для приличного мотора бензином, и мрачного цвета коньяка грозненского разлива. Запивать все это предстояло местной минералкой в темных бутылках с ржавыми колпачками, которые с трудом поддаются открывалке, но, поверьте, лучше их вовсе не открывать — вода по вкусу не лучше английской соли, хотя, может, и полезнее.

И еще одна черта здешних застолий: подает на стол непременно пышная деваха, разодетая словно для концерта фольклорного ансамбля в доме культуры. Такая деваха и на этот раз разгуливала вдоль нашего стола. Наполнив рюмку Рината Гамизовича водкой, она встала за моей спиной и умильным голоском спросила: «Вам водочки или коньячку?» Я выбрал из двух зол меньшее и согласился на коньяк. Аркаша последовал моему примеру, а хозяев деваха не спрашивала, — видимо, сама хорошо знала их вкусы.

Генерал предложил выпить за встречу. Мы чопорно чокнулись и принялись жевать. Застольная беседа вертелась вокруг погоды в Энске, Москве и Нью-Йорке, качества водки в этих трех городах — Петрович настаивал, что энская ничуть не хуже московской, после нее, энской, поутру голова совсем свежая, а в Америке такой вовсе нет, и тут он был прав, — а также вокруг овощей и мясных продуктов, произведенных в подшефном совхозе, — именно они украшали наш стол.

Ринат Гамизович ел мало и почти не пил — едва касался губами края рюмки. Я так не умею, но тоже старался контролировать себя и всякий раз немного оставлял на донышке. Министр внешней торговли вообще не прикасался к спиртному, он довольно занудно рассказал мне через стол о своей обострившейся язве и после первой обязательной рюмки, уклоняться от которой за генеральским столом, видимо, не было принято, в дальнейшем полоскал рот отвратительной минералкой. Зато Петрович и зам по сбыту лакали крепкое вовсю, и, что самое удивительное, от них не отставал Аркаша. Опрокидывая очередную рюмку, он встряхивал седенькой головкой и говорил «уф».

Вскоре Шик стал столь же говорлив, как в ресторане на Брайтон-Бич, сыпал анекдотами, соль которых понимали разве что я и внешторговец, рассказывал о кошерном столе в собственном бруклинском доме, но при этом спокойненько закусывал свининой из подшефного совхоза.

Хотя Ринат Гамизович ничем не выдавал своего раздражения, я кожей ощущал его неприязнь к Шику. Наконец генерал не выдержал, прервал Аркашу на полуслове и, жестом приказав фольклорной девахе наполнить рюмки, предложил тост за талантливого журналиста и прекрасного человека, который так много сделал для становления энской промышленности. Поскольку мы с Шиком числились здесь как бы игроками одной команды, это был сильнейший удар по его самолюбию, натуральный нокдаун. Однако Аркаша сумел быстро подняться с пола и сразу же после моего ответного тоста за хозяев произнес свой.

— Дорогой наш Ринат Гамизович, — начал Аркаша, поднявшись со своего места, — уважаемые господа, я и мой партнер, друг и близкий родственник, известный вам, дорогой Ринат Гамизович, по вашему визиту в Америку, Натан Семенович Казак, заброшенные судьбой из родного Энска на чужбину, давно мечтали об этом часе. Вспоминая о далекой родине, мы надеялись, что рано или поздно мы вернемся в любимый Энск, чтобы продолжить здесь дело всей нашей жизни, продолжить свой скромный труд на его благо и благо его жителей. И вот этот час настал. Мы собрались в этом гостеприимном доме, чтобы еще более укрепить зародившиеся в Америке наши дружеские отношения и подписать взаимовыгодный контракт. — Шик выдержал предписанную всеми учебниками красноречия паузу и эффектно завершил тост: — Так выпьем же, друзья мои, за кран, из которого льется, как говорится, черное золото, и трудовые руки, которые лежат на этом кране. Пусть этот кран всегда будет открыт для верных друзей, и пусть эти руки никогда не устанут принимать ответные дары верных друзей. От всей души пью за это, господа!

Аркаша выпил и твердо поставил пустую рюмку на стол. Он светился самодовольством: прекратив пустую застольную болтовню, перевел разговор на деловые рельсы, деликатно намекнул хозяевам, что внакладе они не останутся, а заодно, не обмолвившись в своем тосте обо мне, дал понять, что я здесь совсем ни при чем, можно сказать, лишний.