Михаил Кривич - Бюст на родине героя

Когда я ровно в семь вышел из гостиницы, у входа меня уже ждала белая «волга». Немолодой солидный шофер вылез из машины, обошел ее и распахнул передо мной дверь — в его жесте не было ни малейшего оттенка угодливости, даже услужливости, это была служебная обязанность вроде проверки давления в шинах перед выездом.

В Энске всегда подчеркнуто строго соблюдались давным-давно сложившиеся ритуалы. Черные «волги» были привилегией горкома, хозяйственникам полагались белые. На авто соответствующего цвета встречали и почетных гостей: гостя горкома — на черном, гостя завода — на белом. Это, так сказать, генеральная схема. Далее следовала сложная иерархическая система подачи гостевого автомобиля. Когда приезжал, скажем, большой начальник и всеобщий любимец Гамлет Арменакович Вартанян, ему подавался личный экипаж директора шинного или генерала нефтехима; солидного западного фирмача везли на «волге» из гаража предприятия, но не на директорской, а могли подать и микроавтобус; публику рангом пониже возили на чем придется, могли прислать тряский «уазик» и даже автобус «икарус» — имей, мол, в виду, хоть и предоставили лично тебе такую махину, в любую минуту можем подсадить в нее кого угодно.

Эта официальная иерархия. А своему в доску гостю могли дать любую машину, но непременно с самым приветливым и услужливым шофером, которому вменялось в обязанность выполнять малейшие прихоти дорогого пассажира. Когда я был здесь своим в доску, за мною несколько раз пригоняли с машиностроительного армейскую амфибию. В смысле почета и истинного престижа это было пошибче «волги» любого цвета.

На сей раз за мною прислали белую «волгу», что могло означать следующее: Ринат Гамизович Валиев, будучи в Энске человеком новым, пока не считает меня своим в доску, но осведомлен о моем прежнем месте в гостевой иерархии, более того, закрепляет это место за мной и ныне. Вот такие китайские церемонии…

Игнорируя светофоры, мы со свистом промчались по Ленинскому — инспектора на перекрестках неуклюже прикладывали рукавицы к ушанкам — и, миновав Заречье, выехали из города. Судя по всему, наш путь лежал в загородную резиденцию генерального, на официальном языке, базу отдыха нефтехима — место особое, где останавливались министры и даже, был случай, член политбюро. Мне же доводилось бывать там лишь однажды, когда прежний генеральный в узком кругу отмечал свой день рождения.

Минут десять мы мчались в полной тьме, только сноп света от фар выхватывал узкую полосу обледенелого асфальта. Ближе к речной пойме дорога пошла под уклон. Несмотря на лютый гололед, шофер прибавил скорость — отличная шипованная резина, изготовленная на шинном по спецзаказу, а водителей на нефтехиме держали только асов — и вскоре притормозил у железных ворот в высокой каменной стене. Створки ворот бесшумно разошлись, по асфальтированной дорожке мы проехали сквозь березовую рощицу и остановились на ярко освещенной прожекторами площадке возле двухэтажного белого особняка.

На крыльце меня встретил высокий атлет, в котором я сразу признал одного из сандуновских гладиаторов. Проследовав по застланному мягкой ковровой дорожкой коридору, мы остановились у высокой двустворчатой двери, гладиатор распахнул ее передо мной, и я очутился в биллиардной.

Задом ко мне на борту занимающего всю комнату биллиардного стола сидел враскоряку толстый лысый мужчина. Одна его нога беспомощно болталась в воздухе, другая упиралась носком в пол; неуверенно водя кием за спиной, он пытался изготовиться к удару. По другую сторону стола второй игрок, седой тщедушный человечек, неторопливо натирал мелом кончик своего кия. Еще двое мужчин сидели на кожаном диване у стены и без особого интереса наблюдали за тщетными потугами толстого выполнить прицельный удар.

Наконец толстый решился: правый локоть судорожно дернулся, заведенный за спину кий ткнулся в шар. Судя по всему, он намеревался играть «своего» — удар требовался несильный, аккуратный и очень тонкий, что явно было за пределами возможностей толстого. Вышел же неприличный кикс — кий едва не пропорол сукно, а поддетый им шар вылетел через борт.

Седой отложил мелок и захихикал.

— Знаешь, Петрович, что у нас говорили про таких, как ты? Как балерина вы дрек, но жопа у вас хорошая.

Зрители на диване засмеялись.

Толстый, поелозив задом по борту, сполз с биллиарда и принялся рассматривать кий.

— Вон, ты посмотри, он же кривой.

— Сам выбирал, — наставительно сказал Шик. — А плохому танцору и яйца мешают. Порвал бы сукно, до пенсии бы не расплатился. Хозяин шкуру бы с тебя снял. Ты хоть знаешь, сколько такой стол стоит? То-то же. Ладно, выставляй шара, игруля!

Толстый снял с полки единственный свой шар и поставил его у борта, а Аркаша пошел вокруг стола, высматривая пару под удар. Тут-то он наконец заметил меня.

— Ба! Кого я вижу! Ринат Гамизович вас тоже пригласил? Вот так приятный сюрприз! — Его удивление было искренним, но радость явно наигранной: глазки у Шика поблескивали от злости.

Лысый толстяк повернулся ко мне, и я его сразу узнал. Это был один из тех двоих горкомовских, которые строем встречали меня у вагона в мой первый приезд сюда. Потом я с ними неоднократно сталкивался и в горкоме, и на заводах. Оба оказались вполне приличными людьми, в меру доброжелательными, даже услужливыми, но, увы, далеко не первой умственной свежести. За годы моих поездок в Энск карьеры они так и не сделали, хотя трамплин для нее у них был отменный. И дело тут скорее не в простоте и недалекости обоих, а в незлобивости и неумении работать локтями. Один из них, идеолог, сгинул в какой-то городской черной дыре, кажется, был сброшен на ДОСААФ, и я его больше не встречал. А чуть более шустрый Петрович оказался на нефтехиме в качестве какого-то освобожденного партийного деятеля.

Я пожал Петровичу руку, и мне показалось, что он обрадовался мне. Тех, что сидели на диване, я видел впервые и ограничился кивком.

— Вы играете? — спросил меня Шик, пристроив конец кия на маленькую ручонку с растопыренными пальцами и прицеливаясь. — Если вы не такой дрековый игрок, как Петрович, помогите ему, а то мы до утра не кончим партию.

У самого Шика на полке лежал всего один шар, и следующий, судя по его удару, не предвиделся. Аркаша попытался сыграть «чужого», который лежал в нескольких сантиметрах от лузы, — задень, и свалится, — из тех шаров, которые с закрытыми глазами положит ребенок. Шик умудрился промахнуться. Нет, играть в такой биллиард мне не хотелось. И слава Богу, не пришлось.

Отворилась дверь — не та, в которую ввели меня, а другая, с противоположной стороны комнаты, — и в биллиардную стремительно вошел Ринат Гамизович. Быстрым шагом он обогнул стол и направился прямо ко мне.