Елена Грушко - Следствие поручено мне. Повести о милиции

За кружкой крепкого таежного чаю Василий Никифорович советовался с этими мужиками, что делать с садом, одичавшим без правильного ухода, а также решал другие хозяйственные вопросы, касающиеся работы по дому. Охотники эти знали, когда, где и в каком числе прошли кабаны по егерскому участку, почему откочевал изюбр за перевал, много ли козы возле полей. Их таежный опыт позволял егерю вести учет в своем угодье и ставить верные прогнозы сезонной миграции зверя.

Бывали у него и новички — совсем молодые охотники, скорее даже юные туристы. На их новых зеленых курточках, позванивая, висели различные причиндалы: экстракторы, пищики, обжимки… У патронташа красовался нож, похожий на саблю янычара, — такие продавали под расписку в «Заготпушнине». А в рюкзаках этих следопытов кроме солидного запаса консервированной провизии находились наставления по снаряжению патронов и руководства по добыче дичи. — от стрельбы по бекасам до ловли тигра голыми руками. Эти драгоценные книги они читывали при свете керосиновой лампы до поздней ночи, а утром, проспав зорьку, спешили по следу зайца с пулевыми зарядами в ружье — на случай: а вдруг из чащи выскочит медведь. Снабженные компасом и планом местности, они все-таки нередко блуждали по тайге, и егерю приходилось бросать недоваренный ужин и искать такого «медвежатника» где-нибудь в рощице или в распадке, возле своего дома, где тот сидел под кедром окоченевший, не умея развести костра.

Приезжали в дом егеря иногда и шумные ватаги из города — на вездеходе, под праздники. Сразу по приезде они выгружали на стол бутылки с водкой, коньяком, связки разных колбас — и начинался пир. Тут за чаркой рассказывались такие потрясающие охотничьи истории, что видавший виды егерь только посмеивался. Когда запасы горячих напитков и провизии иссякали, ближайшие сопки оглашались шумным лаем породистых собак и выстрелами по пустым бутылкам и воронам. После этого компания снималась и больше в сезон охоты не показывалась.

Это развлечение городских охотников было не таким уж и безобидным. Василий Никифорович знал, что местные маклаки-браконьеры старались попользоваться таким благоприятным для них случаем. Обнаружив след вездехода или услышав шум его мотора, маклак радостно потирал руки и хватал готовый к походу мешок и ружье «с вкладышем» — подогнанным по калибру нарезным стволом. На вершине хребта, неподалеку от веселой компании, он затаивался до начала победной канонады. Зверь, конечно, — уходил подальше от беспокойных гостей и попадал под разбойничий выстрел.

С истинным уважением относился Василий Никифорович к настоящим охотникам. Они не только добывали мясо для жителей города, они были необходимы в тайге просто для того, чтобы поддерживать «естественный баланс» природы. Ведь бывают годы, когда, благодаря обильному таежному урожаю, в отдельных местах зверь скапливается и от тесноты начинаются эпизоотии. На памяти егеря был год, когда от чумы погибло много кабанов. Дикие свиньи укладывались в гайно на долгую морозную ночь и не вставали уже больше: болезнь поражала их всех. Своего рода санитарами тайги, истинными хозяевами ее и почитал Василий Никифорович тех охотников, которые, терпя лишения и опасности, шли звериными тропами в угрюмые сопки на месяцы. Он понимал, что такая охота складывается из многих условий: времени, здоровья, погоды, качества оружия, средств транспорта, характера местности… И если все это пронумеровать, получится лотерея, на которую можно выиграть в том случае, когда все номера совпадут с удачей.

Может быть, поэтому у многих охотников живет вера в разные предчувствия, в сны, приметы.

Совсем недавно приходил в домик Василия Никифоровича один такой охотник, имевший исправные лицензии на отстрел зверя. Это был степейный, разговорчивый, крепкий еще мужик лет пятидесяти пяти, с украинским выговором. Охотой он занимался давно, но только во время отпуска, который всегда приурочивал к зиме. Особого прибытку себе в этом занятии он не видит, потому что в городе он за день работы получает пять рублей с полтиной, по вечерам может побаловать себя чаркой вина. А в тайге зверя надо найти, суметь его добыть, а потом выносить на себе мясо через крутые горы да буреломы. И если бы не поэзия охоты, которая сама по себе ему высшая награда, бросил бы он это занятие. А так, еще задолго до отпуска, он уже во сне видит, как тихонько скрадывает где-либо в темном урочище чуткого зверя, как поднимается легкий туман в ущелье, как говорят горные ручьи с камнями… Даже встреча первая с шумной сплетницей леса — сойкой — и то для него праздник.

Таким гостям егерь всегда был рад.

И все же часто он оставался дома один — жена нередко уезжала к дочери в город. Короткими зимними днями Василий Никифорович бродил по тайге, рассматривая следы зверей и делая пометки в блокноте.

За долгую жизнь в тайге он привык чутко прислушиваться к ее тишине. Он знал: тишина может в любой миг прерваться гулким выстрелом, предсмертным криком зайца в зубах рыси, легким, как вздох, прыжком тигра на красавца изюбра. Не раз он в своих странствиях по тайге видел, как волки заганивали лосей, и, рассматривая, как книгу, следы на снегу, он мог представить себе все течение трагедии.

В этих походах неразлучно с ним был только Рекс. Пес появился у него сразу после того, как его собачонку Розку, боявшуюся всего на свете, схватил тигр средь бела дня рядом с домом. Василий Никифорович шел в этот день от речки с ведрами воды, без карабина. Тигр затаился в бурьяне прямо у тропы, подкараулил собачонку — и был таков.

После этого егерь уже не оставлял Рекса во дворе без присмотра, а держал всегда при себе, если поблизости замечал следы владыки.

Была у Василия Никифоровича еще и кошка Мурка — небольшая, серенькая, но не боявшаяся собак. Бывало, какой-нибудь пес-новичок бросался на нее, но Мурка птицей взлетала ему на загривок и так отделывала морду когтями, что пес долго потом помнил эту взбучку.

Так и жил егерь Колядин в своем доме, подчас в полном одиночестве, не сетуя на свою судьбу, исправно неся службу, хорошо понимая, что исполнять свой долг бывает трудно, но не исполнять его — мучительно.

В холодную многоснежную зиму он подкармливал бедствующих кабанов картошкой со своего огорода; козам и изюбрам наламывал целые вороха молодой осины, ольхи, накашивал загодя летом стожки сена, посыпал солью; выставлял кормушки для зимующих птиц. При его доме постоянно жили дятлы, будившие его по утрам гулким стуком в бревенчатую стену. Прижилась на кедре, прямо в огороде, белка.

Наблюдая работу пчел, муравьев, видя, как птицы искусно строят свои гнезда, как хитер и любопытен ко всему медведь, егерь невольно приходил к мысли, что у всех животных есть разум, память. Подчас Василию Никифоровичу казалось, что он уже совсем не подходит для своей егерской профессии, и он решал — не сделаться ли ему пасечником, ведь пенсия уже не за горами. И если бы не браконьеры, он, наверное, отдал бы егерский жетон кому-либо другому.