Елена Грушко - Следствие поручено мне. Повести о милиции

Хлопья снега ложились на деревья, на санный путь, и к утру тайга, покрывшись обильной кухтой, уже не помнила ни следов человека, ни зверя, проходивших еще вчера.

Вряд ли думал Яков Андреевич Сабуров, бывший начальник районного отдела МВД, что на склоне лет, уйдя на пенсию, будет писать мемуары. Как и многим старикам, ему хотелось поселиться где-нибудь у рыбной речки, в тайге, разбить огородик, чтобы там росла морковь, топырился лук, цвел укроп, — все, что нужно для доброй ухи. Совсем не худо, хлебая духовитую уху деревянной ложкой, видеть, как за окном желтеет плодами выращенная тобою груша или яблоня. Вечером, когда небо потемнеет, слышать, как с соседнего озерка лягушки хором провожают стайку уток-хлопунцов, впервые взлетевших над камышами. А поздней осенью, когда долго стынет над рекой туман, принести в избу тяжелых, наколотых тобой березовых поленьев, свалить их у большой печки, настрогать «петушков», открыть заслонку, выгрести в старое ведро золу — и смотреть, как весело занимается пламя. Потрескивают, стреляют дрова, краснеет чугунная плита, и начинает дышать паром чайник. Становится уютно в комнате с простыми цветными занавесками. И прожитый век вдруг свалится с плеч, и покажется, что где-то во дворе ходит твоя бабушка, гоняя кур с грядок, а мать вот-вот откроет дверь и крикнет:

— Яшка, ты почему корове сена не дал? Вот я тебе!.. Сабурову уже за шестьдесят, и так случилось, что на своей таежной даче он поселился один. В ленинградскую блокаду погибли его жена и сын. А второй раз жениться так и не пришлось.

Дача у него — ничего, хорошая, может, и не такая, как мечталось, а все-таки жить в ней можно. Даже зимой, если не лениться топить, тепло в ней. У соседа — инвалида Отечественной войны — дача аккуратнее, обшита «вагонкой», перед крыльцом — штакетник по струнке, а для зимы негодная. Нет, Якову Андреевичу такая не нужна: зверовая охота требует теплой избы. Конечно, можно было поселиться у Василия Колядина — вдвоем со старым другом было бы легче жить, но ведь у егеря — жена, да и охотники наведываются. Сегодня никого нет, а завтра, бывает, бригада нагрянет — шум, водка.

Нет тишины. А врачи, отправляя на пенсию, не шутя предупредили: покой и еще раз покой.

Яков Андреевич поморщился, потрогал темный, пульсирующий шрам, перечеркнувший левый висок. Придвинул кружку с горячим чаем, неторопливо помешал ложечкой сахар. Задумался, щуря глаза от света керосиновой лампы. Раскрыл на середине тетрадь в синей обложке, перелистал несколько страниц, исписанных его быстрым, неровным почерком, взял в руки карандаш и, делая пометки, начал читать.

«…В конце тридцатых годов на Кривой слободе действовала шайка. Главарем ее был дерзкий разбойник по кличке Кот, Грабежи, наглые налеты среди бела дня на магазины и дома следовали чередой.

Вся милиция города была поставлена на ноги, чтобы ликвидировать банду. Но обнаружить «малину» долго не удавалось…»

Резко ударил ветер в ставень, так что пламя лампы затрепетало.

И снова побежали перед глазами неровные строчки.

«Я в то время служил агентом угрозыска. Дежурил раз на базаре. Слышу, двое парней болтают про какого-то «кота». Установил за этими парнями наблюдение — и не ошибся. Через неделю я уже сидел в подполье дома Секлетеи Буркиной, известной в слободке баптистки, и ждал Кота.

Операция была подготовлена тщательно, все было продумано до мелочей. Когда Кот придет на свидание к Нюрке, дочери Секлетеи, я должен выскочить из подполья с наганом, выстрелить в потолок — дать сигнал товарищам в засаде — и всем вместе схватить бандита.

Да, все учли, кроме скупости: уходя на богомолье, благостная Секлетея закрыла на замок подполье, где у нее хранились сало и другие припасы, чтобы Нюрка не попользовалась ими, угощая своих ухажеров.

Я оказался в подполье, как мышь в капкане. Шарил в темноте лучом фонарика в надежде найти хоть какой-нибудь выход.

А события не заставили себя ждать. Как только Секлетея, благословив дочку, переступила порог, Нюрка почувствовала себя хозяйкой в доме. Она достала из тайника бутылку с самогоном, выпила, взяла гитару и запела:

Раз на Киевском бану [3] Воровской жаргон: бан — вокзал; угол — чемодан; шнифт — форточка; ланцы — вещи; весяк — женская сумка; гоманец — бумажник. Угол [3] Воровской жаргон: бан — вокзал; угол — чемодан; шнифт — форточка; ланцы — вещи; весяк — женская сумка; гоманец — бумажник. вертанули, Не успели отвалить, Леву черпанули… И-и эх!..

Слушая в бессильной ярости эту песню, я уже хотел выбить плечом крышку подполья и принудить Нюрку спрятать меня в каком-нибудь шкафу с бельем, как вдруг дверь скрипнула и кто-то вошел в комнату.

— Скулишь? — спросил вошедший вместо приветствия. Я узнал по голосу известного в районе забулдыгу, хулигана Митьку Грохотова. — Хоть бы шнифт [3] Воровской жаргон: бан — вокзал; угол — чемодан; шнифт — форточка; ланцы — вещи; весяк — женская сумка; гоманец — бумажник. открыла, вонища!.. Да ланцы [3] Воровской жаргон: бан — вокзал; угол — чемодан; шнифт — форточка; ланцы — вещи; весяк — женская сумка; гоманец — бумажник. подобрала. В весяке [3] Воровской жаргон: бан — вокзал; угол — чемодан; шнифт — форточка; ланцы — вещи; весяк — женская сумка; гоманец — бумажник. есть что? Держи!

— Ха, чудный гоманец [3] Воровской жаргон: бан — вокзал; угол — чемодан; шнифт — форточка; ланцы — вещи; весяк — женская сумка; гоманец — бумажник. …

Из этой тарабарщины я понял, что Митька пришел с дела, и не «пустой». Понял и то, что попал в «малину». Но радости от удачи не почувствовал, так как операция могла сорваться: даже если выскочу из подполья, взять двух бандитов будет непросто, если вообще возможно. Единственное, чем могу помочь своим товарищам, это дать выстрел — сигнал, но и с этим спешить не следовало, так как Митька — мелкая сошка по сравнению с Котом, а тот почему-то не приходил.

Я приник к щелястой крышке подпола. Наверху нарастала ссора. Разбитная рыжеволосая Нюрка сидела на старом, с провалившимися пружинами, плюшевом диванчике, закинув нога на ногу, без чулок, в короткой желтой юбке. Острая ее коленка синела, на голубой кофте темнело пятно от вина. Откинув голову, она с нагловатой улыбкой на худощавом лице, крепко зажав в ярко накрашенных губах тонкую «дамскую» папироску, презрительно смотрела на Митьку. Тот сидел за столом, его давно немытые волосы слиплись и свисали клоками на лоб. Напротив него — початая бутылка самогона — основной продукт производства благостной Секлетеи — и головка репчатого лука.

Нюрка вдруг далеко в угол бросила папироску и хрипло спросила: