Анатолий Ковалев - Гробовщик

— Так он тебя и послушал! Похоже, он вывел Тимофеева на чистую воду. И что дальше?

— Надо что-то делать, Вова.

— Ты думаешь, он жив?

— Они побоятся тронуть Балуева!

— Разве? Поликарпа же не побоялись.

— Эти рассуждения ни к чему не приведут!

— Действительно.

Мишкольцу необходимо было обдумать полученную информацию. Он откинулся на спинку кресла.

— Мне еще не приходилось иметь дело ни с Окунем, ни с Жигулиным. Я их почти не знаю.

— Зато они хорошо знают тебя, — возразила телеведущая. — И этого вполне достаточно.

— Не уверен. Мне нужны неопровержимые доказательства, что Генка у них.

— Ты их напугаешь звонком.

— Нет. Я могу сделать хуже. Начнут заметать следы и… — Он не договорил, потому что Анхелика резко поднялась.

— Зря я перед тобой распиналась! Ты очень изменился, Вова.

— Людям свойственно меняться.

— Придется просить о помощи Поликарпа, — с презрительной усмешкой объявила она. — Надеюсь, он отреагирует по-другому. Особенно в связи с последними событиями.

— Какими событиями?

— Тебе еще не успели сообщить? В Греции на днях расстрелян Олег Карпиди.

— Ясно.

Он не поделился с Анхеликой тем, что ему стало ясно. Она покинула его пустую квартиру, затаив обиду. Им следовало обсуждать вполне мирные проекты, касавшиеся новой телепередачи об его коллекции. Тогда бы они нашли компромисс и множество точек соприкосновения. Что же касается вопросов стратегии и тактики, тут Мишкольц предпочитал собственную интуицию. И она его еще ни разу не подводила.

Он вернулся в кабинет, на любимый диванчик.

«Я не буду впутываться, — окончательно решил магнат. — Если Генка жив, то найдет способ, чтобы подать знак. Так было всегда».

От Балуева мысли опять перенеслись в Америку. Кристина в аэропорту сказала:

— Я бы многое отдала, чтобы полететь с тобой. За что ты меня наказываешь? Я знаю, там опасно, но это моя родина. Я согласна жить в любом русском городе, но русском, понимаешь! С тобой все ясно. Ты — гражданин Вселенной. Тебе и в Венгрии хорошо, и здесь. Но я совсем другая, пойми! И Колька меня часто спрашивает: мама, когда мы вернемся домой? Прошло два года, но ребенок помнит свой дом. Нет слов, его тут обучат языку и всем премудростям. Он будет знать историю и литературу чужой страны, но что это даст? Америка всегда будет ему чужой страной… Ладно, что я на тебя набросилась? Просто не хочу тебя отпускать, вот и устроила сцену. Пройдет. Выкинь из головы. И не забудь передать привет Генке.

«Привет Генке, — усмехнулся он, лежа на диване. — Легче снова улететь в Америку!..»

Профессор, принимавший экзамен, недоверчиво смотрел на абитуриента, как бы спрашивая: «А не тебя ли, молокосос, я застал вчера в постели с моей молоденькой женой?» Пышные брови профессора поехали вверх, едва Гена открыл рот. «Неужели несу околесицу?» Его памяти мог бы позавидовать компьютер. Массивные тома «Памятников мирового искусства», когда-то купленные отцом, он знал наизусть. И все-таки профессор был чем-то недоволен, недвусмысленно переглядывался с другими экзаменаторами: «Что он нам очки втирает, этот олух царя небесного?»

— Вы закончили, молодой человек? — строго спросил профессор.

— У меня еще второй вопрос.

— Погодите, давайте разберемся с первым. О чем вы нам сейчас рассказывали?

— Как о чем? О русском пейзаже второй половины восемнадцатого века.

— Правильно. Но такого вопроса вообще нет в билетах. У вас был — русский пейзаж второй половины девятнадцатого века. Согласитесь, тема куда обширнее. Слукавили, молодой человек?

«Вот это конфуз!» Кровь прилила к вискам. Он смог только вымолвить:

— Дайте мне еще пять минут для подготовки.

— А не мало для такой темы?

— В самый раз.

Ровно через пять минут он поражал умы экзаменаторов знанием предмета, описывал известные и малоизвестные картины (композиция, свет, цвет), оперировал датами, вспоминал все выставки «передвижников» и «мирискусников» и какие художники в них участвовали. И профессор с пышными бровями больше не подозревал его во всех смертных грехах.

Этот случай на вступительном экзамене в университет он часто вспоминал и рассказывал как анекдот.

Балуеву прочили большое будущее, аспирантуру, преподавательскую деятельность и все блага карьеры, на какие может рассчитывать искусствовед в провинциальном городе. Но все это было похоронено уже на четвертом курсе. Именно тогда появился в его жизни Мишкольц.

Стоял солнечный майский день. Распускалась сирень, и близилась сессия. Перед зданием университета, выстроенным в сталинские времена и напоминавшим древнеегипетский храм, стоял памятник знаменитому большевику, соратнику Ленина, а вокруг располагался скверик, и рядом бегали трамваи.

Гена заглянул на кафедру по просьбе преподавателя и тут же наткнулся на высокого, холеного мужчину лет тридцати, похожего на дипломата или артиста.

— Вы Геннадий Балуев? — спросил мужчина. Гена кивнул в ответ. — Мне вас рекомендовали. Мы не могли бы поговорить где-нибудь в другом месте? Здесь не совсем удобно.

— В сквере, — предложил Геннадий.

— Замечательно.

Они устроились рядом с большевиком, соратником Ленина, и незнакомец представился.

— Мне вас рекомендовали как лучшего из лучших.

— Это по поводу практики? — догадался студент. «Неужели какой-то периферийный музей? — подумал он тогда. — Впрочем, вид у него слишком респектабельный…»

— Я не хранитель древностей, — будто подслушав его мысли, заявил мужчина. — Но обещаю приличный заработок.

— Я за деньгами не гонюсь, — отреагировал уязвленный бессребреник. — Главное, чтобы было интересно.

— Это я вам гарантирую. — Незнакомец закурил, подождал, когда пролязгает по рельсам очередной трамвай, и доверился наивному студенту: — Я хочу собрать коллекцию картин. Меня интересует группа «Мир искусства»: Бенуа, Сомов, Лансере, Бакст, Кустодиев, Борисов-Мусатов и другие. Мне сказали, что этой группе будет посвящена ваша дипломная работа. Как видите, наши интересы совпадают.

— А как же вы их намерены собирать? — заморгал ресницами Гена.

— «Мирискусники» разбросаны по всей России. В частных коллекциях, в провинциальных музеях. Судя по всему, многим из этих музеев не долго осталось жить. Дело идет к капитализму, а значит, к самоокупаемости. Поэтому надо торопиться, а то разграбят. В нашей стране это практиковалось во все времена. Короче, два месяца интенсивной практики вам обеспечены. Расходы беру на себя. И с каждой приобретенной картины, рисунка или эскиза вы будете иметь свой процент.

— Надо подумать, — не торопился с ответом Балуев. По правде говоря, он принимал собеседника за сумасшедшего. В его социалистическом сознании еще не укладывалось, что в нашей стране могут существовать такие богатые люди и что у них могут быть такие неправдоподобные намерения. Откуда ему было знать, что перед ним владелец первого в городе частного ювелирного магазина? Об этом было известно немногим.