Анатолий Ковалев - Гробовщик

— Мечтать не запретишь, — скептически заметил Балуев.

— Да, разве этим удержишь тебя здесь? Ты теперь у нас столичная птица. Приезжаешь только по зову Кулибиной.

— Мне надо было оформить развод и разобраться с детьми, — начал оправдываться Гена.

— Ну-ну, — усмехнулся Мишкольц, — рассказывай сказки. Я понимаю, что в тебе умер первоклассный мент, но никогда не разделял твоего пристрастия к сыску.

— У каждого свои пристрастия.

— Это верно, но иногда они могут стоить жизни.

— Ты решил омрачить нашу встречу нравоучительной беседой?

— Нет, Генка, я не собираюсь тебе читать мораль. Я только хочу понять, какое отношение к тебе и к Кулибиной имеет сын Поликарпа?

— Кто тебе сказал?

— Вчера у меня в гостях была Анхелика. Она рассказала много интересного. Рвалась к тебе на выручку. Не подозревал, что телеведущая пылает к моему другу такой любовью.

— Она назвала тебе того, к кому следует обратиться? — загадочно спросил Геннадий.

— Назвала.

— Скажешь?

— Скажу. Но ты не ответил на мой вопрос.

— Если честно, я сам не знаю, что стукнуло в голову Светке. По-моему, она чего-то боится.

— Боится заказчика?

— Ну да.

— Не вижу связи.

— Я тоже, — пожал плечами Балуев.

— Она тебя держит в неведении, а ты рад стараться? При этом рискуешь жизнью. Какой смысл?

— Она занимается моими делами, а я — по мере возможности ее. У нас договор.

— Это не равноценно. — Мишкольц нахмурил брови. — И потому глупо.

— Позволь мне самому разобраться, что глупо, а что нет. Я больше не твой помощник.

— К сожалению. Иначе бы я накрутил тебе хвоста! Выпить хочешь? Есть белое бургундское.

— Давай. И пожрать что-нибудь. — Впервые, после того как пришел в себя, он почувствовал голод.

— Я могу заказать обед, — предложил магнат.

— Кажется, я не ел три дня. Закажи что-нибудь вегетарианское. От греха подальше.

«Вот бы обрадовалась Марина, поборница лечебного голодания и сумасшедших диет, если бы узнала!»

Обед привезли через пятнадцать минут, и они устроились в гостиной за длинным столом.

— Могли бы на кухне, — пробурчал Гена. — Я — не гордый.

— На самом деле, я безумно рад тебя видеть, — признался Володя. — Не поверишь, возвращаться домой неохота, когда знаешь, что тебя больше нет в этом городе.

— Тебе, Вова, неохота возвращаться сюда, потому что город наш стал другим. Это уже не наш с тобой город. Его захватили враги. Поликарпы и Окуни здесь правят бал. И ты не можешь не считаться с ними. И этот компромисс бесконечен. Поэтому я сбежал в Москву. По той же причине ты не вылезаешь из-за границы. И как ни называй себя, космополитом или гражданином мира, а все равно тянет сюда.

— Тянет, — согласился Мишкольц. — А в Москве разве не то же самое?

— Там пространства больше. Не так воняет.

— Да. Наверное, ты прав. А я хотел снова уговаривать тебя…

— Чтобы остался? Не надо, Вова. Я не останусь.

— Я вчера заезжал на твою московскую квартиру. Богатством ты не обзавелся.

— Я не стремлюсь к богатству. Я хочу нормальной человеческой жизни.

— Хочешь нормальной жизни, а лезешь в самое пекло. Противоречие, Геннадий Сергеевич, противоречие.

— Вся жизнь состоит из противоречий. Да как ты не понимаешь, не может русский интеллигент быть заодно с этой мразью! Слишком дорого стоит такой компромисс! Представь на нашем месте Чехова или Врубеля… Смешно?

— Ну, ты сравнил! У каждого времени свой компромисс. И наши Чеховы с Врубелями приспосабливаются ко всякого рода мрази. И не надо драматизировать. И вообще, дай только русскому интеллигенту поскулить…

— Хорошо. Пусть так. Но для себя я твердо решил…

— Удивляюсь, как в тебе законсервировался студенческий идеализм! Зачем же ты тогда здесь, Балуев?

— Если хочешь — это борьба.

— С чем?

— С мразью.

— Все труднее и труднее с тобой, — вздохнул Мишкольц.

— Когда Светка сказала, зачем я ей нужен, мне было не по себе. Да еще работать в пользу Поликарпа. Можешь представить? Больше всего мне хотелось в тот момент послать ее подальше и вернуться на Чистые пруды. Но потом я вспомнил, как два года назад разгорелась вражда между Поликарпом и Питом Криворотым. И я во многом содействовал этой вражде. Я подумал, почему бы не стравить Гробовщика с его обидчиком, пожелавшим остаться неизвестным? Одной мразью будет меньше на земле. А может, и двумя.

— Занятие, достойное русского интеллигента. Не так ли? — съязвил Володя.

— Но как-то ведь надо с ними бороться? — опустил голову Гена.

— Карл Маркс одобрил бы твои действия. С моей стороны одобрения не жди.

— Что ты! Я не собирался тебя впутывать. Правда, благодаря тебе я до сих пор жив. Тот, неизвестный, не пожелал моей смерти. Он думал, что я по сей день работаю на тебя.

— И это ты называешь не впутывать меня? — усмехнулся Мишкольц.

— Но ведь рано или поздно ты объявишь о моей отставке. И тогда все встанет на свои места. Нет проблем, как говорят в твоей Америке.

— И что тогда будет с тобой? — поинтересовался магнат. — Надеешься на Москву? Вряд ли она тебе поможет. Ты, Гена, как всегда, не отдаешь себе отчета, во что вляпался.

— Разберусь.

— Как бы не было поздно.

— Ты мне скажешь, кого назвала Анхелика?

Мишкольц выдержал паузу. Посмотрел в окно, будто там была подсказка. Наконец произнес:

— Она считает, что это Окунь.

Все совпадало. Участие команды Тимофеева в убийстве Христофора Карпиди и в деле по нейтрализации Михаила Гольдмаха давало возможность сделать определенные выводы. К этим выводам Балуев пришел еще накануне. И вот теперь все подтверждалось. Да еще с неожиданной стороны. Телеведущая каким-то образом обо всем проведала. И все же в кандидатуре Окуня Геннадий сомневался. Одна деталь не давала ему покоя. А именно гроб с музыкантом на могиле известного в городе скрипача. Деталь, которой никто не придал значения: ни следователь Беспалый, занятый более важными проблемами, ни сам Гробовщик, убитый горем.

— Анхелика ошибается. Окунь твой ровесник, а значит, в шестьдесят четвертом году ему было не больше шести-восьми лет.

— А при чем здесь шестьдесят четвертый год? — удивился Владимир Евгеньевич.

— Ниточка тянется в далекое прошлое, — туманно пояснил Балуев.

— Интересная история, — воодушевился Мишкольц. По части истории он слыл специалистом. — В шестьдесят четвертом Хрущева отстранили от руководства.

— Это не имеет отношения к делу, — успокоил его Гена.

— Значит, по-твоему, выходит, что Окунь не причастен к убийству Христофора?

— Нет.

— А ведь Анхелика намерена обо всем рассказать Поликарпу. Представляешь, что тут начнется?

— Что начнется, Вова? Новая кровь? Чья кровь? Окуня? Поликарпа? Человечество от этого не обеднеет, уверяю тебя.