Эд Макбейн - Острый каблук

— Разумеется, как скажете, — кивнул он.

— А вы были… бедным? — спросила Кара, пытаясь снова перевести разговор на него. Она явно тянула время, хотя толком и не понимала, зачем это делает.

— Бедным? — Казалось, он тщательно взвешивает это слово. — Вы хотите сказать, не голодал ли я?

— Ну, я не знаю, что именно я…

— Нет, еды нам всегда хватало, — сказал Макуэйд. — Мать заботилась об этом. Мы жили в маленькой лачуге. — Он заметил выражение ее лица. — Вас это удивляет? Да, мы жили в лачуге, я совершенно намеренно использовал это слово. Когда я говорю «лачуга», я не произношу это слово как техасец, имеющий в виду замок из сорока комнат. Когда я говорю «лачуга», я подразумеваю дерево, рубероид, разбитые окна, скрипучие кровати и вонючий задний двор. Лачуга. А лачуга есть синоним грязи.

— Я и понятия не имела…

— Но по-настоящему бедным я никогда не был, понимаете? В глубине души я не был бедняком. Мать следила за тем, чтобы я хорошо питался, и, хотя я бегал повсюду в рваных, не по размеру больших штанах, бедным я не был никогда. Даже несмотря на то, что я презирал своего отца за его леность, пристрастие к негритянкам и все то, что он вытворял с матерью, бедным я не был никогда. В душе я был богачом, поскольку знал, что настанет такой день, когда я чего-то добьюсь. День, когда я смою со своего лица всю эту грязь. Бедный? Нет, бедным я никогда не был. Только слабаки бывают бедными. Слабаки и трусы.

Кара улыбнулась:

— А вы определенно не слабак и не трус.

— Если вы смеетесь надо мной, — жестко проговорил он, — то не надо.

— Я не смеюсь, — сказала она, почему-то напуганная тоном его голоса.

— Слишком много людей смеялось надо мной там, дома. Потому что у меня был поганый отец, потому что сам я был белым мусором. Джефферсон Макуэйд — бедняк с папашей-любителем негритянок и звучным именем. — Он сделал паузу. — Я заставил их перестать смеяться. Я не мог сделать это с помощью своей головы, поэтому я сделал это при помощи своего тела. Знаете, что помогло мне окончить среднюю школу и поступить в университет Джорджии?

— Что?

— Футбол, разумеется. То есть опять же мое тело. Вот тогда-то я стал со всеми на равных. На футбольном поле я уже не был белым мусором. Я был силой, а люди восхищаются силой. Никто и внимания не обратил на то, что университет я окончил с отличием, но все знали меня как героя футбольного поля. Мускулы. Голые мускулы. Шесть студенческих братств хотели заполучить меня в свои члены, целых шесть чертовых братств. А все потому, что во мне восемь футов роста, и еще потому, что на футбольном поле я устраиваю сопернику настоящую бойню. Помню, как-то раз я зажал мяч под мышкой и никто не мог остановить меня. Ничто не могло меня остановить. Да они могли проложить там новую линию Мажино, но и она бы меня не остановила. Так вот, целых шесть студенческих братств хотели заполучить Паровой Молот по фамилии Макуэйд, но я всех их послал к черту. Шестерым братствам понадобился парень, который до пятнадцати лет не знал, что такое трусы.

Кара непроизвольно рассмеялась, но тут же осеклась, заметив молчание Макуэйда. Это было внушительное, устрашающее молчание, которое росло и ширилось, подобно темной, яростной угрозе.

— Братства, — с горечью проговорил Макуэйд. — Детские забавы! Да мне в десятилетнем возрасте уже было сто лет! Всякий раз, когда из соседней комнаты доносился скрип кровати и я носом чувствовал присутствие в доме очередной негритянки, я становился старше, старше, старше! Что знают эти «братья» про то, как лежать в поле под палящим солнцем, уткнувшись лицом в грязь и пыль, и мечтать только о том, как бы вырваться из этого ада. Мечтать аж до колик в животе, но при этом твердо знать, что когда-нибудь это произойдет. Я был долговязым ублюдком из лачуги, длинноногой деревенщиной в коротковатой одежде, объектом для городских насмешек, ребенком, чей отец спит с негритянками. И вот теперь они приползли ко мне! На карачках приползли и стали упрашивать вступить в их детские клубы. Но я послал их всех к черту, и на сей раз смеялся уже я. — Он умолк, словно что-то вспоминая. — Скажите, Кара, вы когда-нибудь слышали, как смеются в маленьких городках?

— Нет, — ответила она, прислушиваясь к звуку его голоса. Когда он переставал говорить, то становился похожим на того Макуэйда, которого она знала. Вообще же в его речи сейчас был особенно заметен южный акцент. Он не старался оттачивать произносимые фразы, придавать им какую-то изысканность. Она знала и принимала одного Макуэйда; сейчас же рядом с ней стоял совершенно другой человек, который явно пугал ее.

— Я очень редко смеюсь, — сказал Макуэйд. — Смех представляется мне отвратительным звуком. В том городке, где я жил, он использовался только для того, чтобы высмеивать Макуэйдов. Но один из членов этой семьи заставил их перестать смеяться. Один Макуэйд встал, и тогда они увидели, как он силен, а потому испугались и перестали смеяться. А знаете, они и над «Титаником» подсмеивались — теперь, правда, перестали. Они больше не подсмеиваются ни над «Титаником», ни надо мной. Сейчас они стоят передо мной на карачках, а я беру от них то, что мне требуется, и, когда получаю желанное, оно становится моим! Моей собственностью, полностью моим! Знаете, как мне удалось дослужиться в армии до звания майора?

— Нет, не знаю, — ответила Кара, кстати и не желая этого знать.

— Просто я убивал вражеских солдат больше, чем кто-либо другой. Я раскраивал им черепа. Я снова был Паровым Молотом Макуэйдом, только на сей раз это была уже не игра. Я убил больше этих паразитов… — Он остановился. — Хотите узнать один секрет, Кара? Хотите узнать секрет успеха? Я открою его вам. Улыбайтесь. Улыбайтесь — и раскраивайте черепа. Крушите их, но при этом обязательно улыбайтесь. Еще мальчишкой я научился улыбаться, я просто должен был этому научиться. Вторая часть секрета открылась мне чуть позже, когда окрепло тело. Но теперь я знаю. И никто не остановит меня. Никто.

Он сделал паузу, которая оказалась довольно долгой. Потом поднял руку, и Кара ощутила его пальцы на своей шее.

— Вы красивая женщина, Кара, — прошептал Макуэйд. Теперь в его голосе не осталось и следа недавнего гнева. Он не говорил, а словно нежно ласкал, однако, несмотря на всю эту мягкость, Кару переполнял внезапно возникший и постепенно нарастающий страх. Она не хотела этого человека. Она боялась его и того, что он мог с ней сделать.

— Пра… правда? — спросила она, надеясь на то, что ее голос не дрожит.

Неожиданно он обнял ее обеими руками — быстро, жестко. Ей показалось, что ее стиснули стальные скобы капкана. Затем она почувствовала, как его губы с жаром впились в ямку у нее на горле, после чего поднялись выше, нашли ее губы и буквально присосались к ним. Он жадно всасывал ее в себя, двигая головой и одновременно губами.