Буало-Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 3. Та, которой не стало. Волчицы. Куклы.

Равинель проснулся около пяти часов. Все тело ныло, в желудке была какая-то непонятная тяжесть, лицо заплыло, ладони были мокры от пота. Он сразу же задал себе вопрос: «Куда делось тело?» Ответ пришел на ум немедленно и был совершенно очевиден: «Его украли». Равинель сразу же несколько успокоился. Он встал, тщательно умылся холодной водой, побрился. Черт возьми, его действительно украли! Это серьезно, зато дело принимает совсем другой оборот. С вором всегда можно поладить. Достаточно назначить хорошую цену.

Он окончательно проснулся. Знакомая комната, привычная мебель… Жизнь продолжается. Он присел. Ноги хорошо держат его. Он находится в своем доме, в привычной обстановке, где нет ничего таинственного. Нужно все хладнокровно обдумать. Тело украли — это ясно!

Однако по мере того, как он возвращался к этой мысли, сомнения все более одолевали его. Кому могло понадобиться украсть труп? Зачем этот риск? Своих соседей он знает достаточно хорошо: справа — Биго, железнодорожный служащий, пятидесяти лет, обычный добродушный человек. Увлечения: работа, сад, карты. Никогда не повышает голоса. Чтобы Биго спрятал труп? Да это просто смешно! А у его жены язва желудка. Дунь на нее, она и упадет… Слева Понятовский, бухгалтер на мебельной фабрике, разведенный, дома практически не бывает. Поговаривают даже, что он хочет продать свой дом… Опять же ни Биго, ни бухгалтер не могли видеть того, что произошло ранним утром в прачечной. Могли ли они обнаружить тело потом? Но с их участков нет доступа к ручью — если, конечно, не пройти пустырем или по лугу напротив. С другой стороны, зачем им труп, если они ничего не знают о преступлении?.. Таким образом, напрашивается единственный вывод — шантаж. Но ведь никто не знает о страховке. И потом, шантажировать коммивояжера? Всем известно, что Равинель честно зарабатывает себе на жизнь, но не более того… Конечно, некоторые шантажисты довольствуются малым. Небольшая сумма… нечто вроде ренты… Но все-таки!.. Потом, не следует упускать из виду, что тут нужна определенная смелость. Трудно представить, что первый встречный способен похитить труп. У Равинеля, например, никогда не хватило бы на это духу.

Он перебирал в уме все эти доводы, но никак не мог собрать их воедино. Чувство бессилия вновь охватило его. Да нет, труп никто не крал. Однако на месте его не оказалось. Значит, его все-таки украли. Но с какой целью? Равинель почувствовал боль в левом виске и помассировал себе лоб. Не хватало только заболеть в такой момент! Но что делать, черт возьми? Что же делать?

Он метался по комнате, кусая губы, маясь от одиночества. У него даже не было сил убрать измятую постель, прочистить раковину, до краев заполненную грязной водой, поднять с пола забытую бутылку. Он просто затолкал ее ногой под шкаф. Потом взял револьвер и спустился по лестнице. Куда идти? К кому обратиться за советом? Он открыл дверь. Смеркалось. По небу тянулись длинные розовые полосы, где-то гудел самолет. Вечер, такой обычный и вместе с тем не похожий на прочие вечера, наполнял его сердце тоской, злобой, угрызениями совести. Именно в такой вечер он впервые встретил Мирей на набережной Гранз-Огюстен, неподалеку от площади Сен-Мишель. Он рылся в будке букиниста, а она стояла рядом и перелистывала какую-то книгу… Вокруг загорались фонари, от моста доносился свисток полицейского… Зачем он все это вспоминает? Ведь это причиняет ему такую боль!

Равинель спустился к сараю. Ручей слегка пенился у водослива, отливая розовым. На другом берегу проблеяла коза, принадлежавшая почтальону. Равинель даже вздрогнул от неожиданности. Коза почтальона… Каждое утро дочка почтальона приводит ее на луг и привязывает на длинной веревке к столбику. И каждый вечер приходит за ней. А что, если?..

Почтальон — вдовец. У него дочка, которую зовут Анриеттой. Девочка умственно отсталая и потому по большей части сидит дома. Стряпает, занимается хозяйством… И управляется с этим довольно хорошо, несмотря на свои двенадцать лет.

— Я хотел бы спросить у вас кое о чем, мадемуазель.

Никто никогда ее так не называл, и она даже испугалась. Она не пригласила Равинеля войти в дом, а он, смущенный и слегка запыхавшийся от бега, не знал, с чего начать.

— Сегодня утром вы отводили козу на луг?

Девочка покраснела и встревожилась.

— Она что-нибудь натворила?

— Я живу напротив, в «Веселом уголке». Маленький сарай на берегу ручья принадлежит мне.

Девочка немного косила, и он по очереди смотрел то в один, то в другой ее глаз, пытаясь предугадать возможную ложь.

— Моя жена развесила носовые платки для просушки… Должно быть, их унесло порывом ветра.

Предлог был наивен и смешон, но он настолько устал от всего, что не смог придумать ничего более убедительного.

— Сегодня утром вы ничего не видели возле сарая?

У нее длинное лицо, две тощие косички. Два передних зуба выдаются вперед, хотя рот закрыт. Равинель вдруг почувствовал в этой встрече нечто трогательное.

— Вы же привязываете козу рядом с ручьем. Вам никогда не приходило в голову посмотреть на другой берег, на сарай?

— Да…

— Тогда постарайтесь вспомнить. Сегодня утром…

— Нет… Я ничего не видела.

— В котором часу вы пришли на луг?

— Я не знаю.

Из глубины коридора послышалось какое-то шипение. Девочка еще больше покраснела и начала мять в руках свой фартук.

— Суп закипел, — сказала она, — Можно я пойду посмотрю?

— Конечно, конечно… Идите скорее.

Она убежала, а он вошел в коридор, чтобы не попасться на глаза соседям. Ему был виден угол кухни, развешанные на веревках полотенца. Наверное, ему следовало бы уйти. Нехорошо учинять допрос бедной девочке.

— Так и есть, суп, — сказала Анриетта. — Закипел и выплеснулся на огонь.

— Много?

— Да нет, не очень… Может, папа ничего и не заметит.

У нее слегка сплюснутые ноздри и веснушки вокруг носа, совсем как у Мирей.

— Отец сердитый? — спросил Равинель и тут же пожалел о своих словах, поняв, что, несмотря на свои двенадцать лет, девочка уже достаточно натерпелась.

— В котором часу вы встаете?

Она нахмурила брови и принялась теребить косичку, видимо соображая, что ей ответить.

— Ну, когда вы встаете, на улице еще темно?

— Да.

— И вы сразу же ведете козу на луг? Так?

— Так.

— И немного гуляете по лугу?

— Нет.

— А почему?

Она вытерла губы ладошкой и что-то пробормотала, отвернув голову в сторону.

— Что-что?

— Я боюсь.

В двенадцать лет он, когда шел в школу, тоже боялся. Темнота, моросящий дождик, узкие улицы, на которых стоят бесконечные мусорные баки… Ему всегда казалось, что за ним кто-то идет. А если бы тогда ему пришлось отводить козу на луг?.. Он смотрел на маленькое личико, на котором читались страх и сомнение, и ему вдруг показалось, что он видит маленького Равинеля, о котором ему никто никогда не рассказывал, о котором он не любил думать, но который всегда был с ним как молчаливый свидетель. Вот если бы он увидел, как что-то плавает в воде?..