Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

— После, — ответил Флавьер. — Сейчас я не один.

Флавьер бросил тоскливый взгляд на календарь. Шестое мая… Три встречи: два дела о наследстве и развод. Он сыт по горло своим идиотским ремеслом. И никакой возможности опустить железные шторы и повесить табличку: «Закрыто по случаю мобилизации», или: «по случаю кончины», или еще черт знает по какому случаю… Телефон будет трезвонить целый день без умолку. Клиент из Орлеана опять будет просить его приехать. Ему придется быть любезным, делать пометки. К концу дня Жевинь пригласит его или зайдет сам. Дотошный он, этот Жевинь. Ему выкладывай все до мельчайшей подробности… Флавьер уселся за стол, открыл «Дело Жевиня».

27 апреля: прогулка в Булонский лес. 28 апреля: вторую половину дня провели в «Парамаунте». 29 апреля: Рамбуйе и долина Шеврез. 30 апреля: Мариньян. Чай на террасе Галери Лафайет. Стало дурно от пустоты под ногами. Был вынужден спуститься. Она долго смеялась. 1 мая: прогулка в Версаль. Она хорошо водит машину. Однако «симка» что-то капризничает. 2 мая: лес Фонтенбло. 3 мая я ее не видел. 4 мая: вылазка в Люксембургский сад. 5 мая: долгая прогулка в Бос. Вдали виднелся Шартрский собор…

Что ему написать под датой 6 мая? «Люблю ее. Не могу без нее жить», — так что ли? Потому что теперь нет никаких сомнений: это любовь. Мрачная, полыхающая незаметно для постороннего глаза подобно пожару в заброшенной шахте. Мадлен, похоже, ни о чем не догадывается. Он для нее всего лишь добрый приятель, спутник, с которым можно непринужденно поболтать. Разумеется, нет и речи о том, чтобы познакомить его с Полем! Флавьер усердно играл роль обеспеченного адвоката, который работает только чтобы заполнить досуг, но рад возможности помочь хорошенькой женщине прогнать скуку. Происшествие в Курбвуа забыто. Единственное его следствие — Флавьер получил право бывать с Мадлен. Своим отношением Мадлен ясно давала понять, что помнит, кто ее спас: она оказывала ему подчеркнутое внимание, уважение, какое, впрочем, скорее подобало бы оказывать дядюшке или опекуну. Малейший намек на нежные чувства был бы чудовищной бестактностью! И потом, ведь есть еще Жевинь! Вот почему Флавьер считал для себя делом чести представлять ему каждый вечер подробный отчет. Жевинь слушал в молчании, хмуря брови. Потом непременно заводил разговор о странной болезни Мадлен…

Флавьер захлопнул папку, вытянул ноги, сцепил пальцы… Болезнь Мадлен!.. Двадцать раз на дню он мысленно перебирал по одному все поступки и слова Мадлен, раскладывал их, как карточки в полицейской картотеке, придирчиво вглядывался в них, с фанатической тщательностью сравнивал между собой. Нет, Мадлен не больна, и все же ее нельзя назвать совершенно нормальной. Она любит жизнь, движение, толпу, она весела, иногда даже сверх меры бойка, у нее острый ум. С виду она самая жизнерадостная из женщин. Все это составляет ее освещенную, солнечную сторону. Но есть и оборотная сторона — теневая, загадочная. Мадлен черства, не чужда эгоизму и расчетливости. Холодна в глубине души, безразлична, неспособна желать и увлекаться. Жевинь прав: стоит перестать ее развлекать, удерживать на берегу жизни, как она впадает в оцепенение, не похожее ни на задумчивость, ни на печаль, — скорее это неуловимый переход в иное состояние, когда от человека отлетает частичка души и растворяется в пространстве. Сколько раз Флавьер видел ее такой: молчали-: вой, отрешенной — так, верно, медиум внимает чьему-то неслышимому, но властному повелению.

— Что-нибудь не так? — спрашивал он.

Мадлен медленно приходила в себя, лицо ее оживлялось, она словно пробовала управлять своими мышцами, нервами, на губах появлялась неуверенная улыбка, начинали трепетать веки, затем она оборачивалась к нему.

— Нет. У меня все в порядке.

Ее взгляд успокаивал. Быть может, когда-нибудь она решится на признание. А пока Флавьер избегал давать ей руль. Машиной она управляла уверенно, но с каким-то фатализмом… Впрочем, слово «фатализм» не совсем точно отражало ее манеру вождения. Мадлен не боролась — она покорялась. Ему вспоминалось, как его когда-то лечили от гипотонии. Тут было какое-то сходство. Малейшее движение давалось ему тогда с трудом. Если бы в ту пору ему под ноги попался тысячефранковый билет, он не смог бы за ним нагнуться. Вот и в Мадлен лопнула какая-то пружина… Флавьер был уверен, что при встрече с препятствием она и не попыталась бы должным образом отреагировать: затормозить, отвернуть руль. Уже тогда, в Курбвуа, она не сопротивлялась… Еще одна любопытная деталь: сама она никогда не предлагала, куда ехать.

— Как вы смотрите на поездку в Версаль? Или останемся в Париже?

— Мне все равно… — Или: — Пожалуй.

Всегда одни и те же ничего не выражающие слова. И вместе с тем пять минут спустя она уже смеялась, веселилась от всей души, щеки ее розовели, она сжимала руку Флавьера, он чувствовал рядом с собой ее переполненное жизнью тело. Иногда он набирался храбрости шепнуть ей на ухо:

— Вы очаровательны!

— Правда? — спрашивала она, поднимая глаза.

Тут его сердце болезненно сжималось, как и всегда, когда он смотрел в эти голубые глаза, столь прозрачные, что невольно думалось, что солнечный свет должен быть для них невыносим. Мадлен быстро утомлялась и постоянно была голодна. В четыре часа ей непременно нужен был полдник: чай с вареньем, бриоши. Флавьер не любил заходить с ней в кондитерские, поэтому старался как можно чаще вывозить ее за город. Лакомясь печеньем или эклерами, он испытывал чувство вины — хотя бы перед продавщицами, чьи мужья или возлюбленные в это время наверняка сидели в окопах где-то между Северным морем и Вогезами. Но он понимал, что Мадлен просто необходимо часто подкрепляться, чтобы иметь силы противостоять этой пустоте, этому небытию, этому мраку, погрузиться в который она могла в любую минуту.

— Вы заставляете меня вспоминать Вергилия, — как-то признался он ей.

— Почему же?

— Помните, когда Эней нисходит в царство Плутона? Он истекает кровью, и тени мертвых слетаются на ее запах; они кормятся его соками; на какое-то время они обретают подобие плоти и говорят, говорят без умолку — они так тоскуют по миру живых!

— Пусть так, но я не вижу…

Он подвинул поближе к ней блюдце с рогаликами.

— Берите… Съешьте все… Мне кажется, что вам тоже недостает плоти, реальности. Ешьте!.. Бедная маленькая Эвридика!

Она улыбнулась — в уголке губ у нее осталась крошка.

— Вы пугаете меня всей этой мифологией! — сказала она. И после длинной паузы, поставив чашку на стол, добавила: — Эвридика… Какое красивое имя!.. А ведь вы и вправду вырвали меня из ада…

Вместо того чтобы вспомнить Сену, ее топкие берега, он почему-то подумал о жилищах, вырубленных в скалах близ Луары, где единственным звуком, нарушавшим тишину, был стук медленно падающих капель, и положил ладонь на руку Мадлен.