Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

— Что угодно на десерт? — спросил он.

— Тарталетку, — ответила Рене.

— И мне, — сказал Флавьер.

Как только официант удалился, Флавьер наклонился к ней.

— Ты ничего не ешь… В былые времена аппетит у тебя был получше. — Он коротко усмехнулся, губы его подрагивали. — Ты запросто расправлялась с тремя-четырьмя бриошами.

— Я не…

— Да-да, вспомни. «Галери Лафайет».

— Опять эта история!

— Да. Это история того времени, когда я был счастлив.

Флавьер перевел дух, пошарил сначала у себя в карманах, затем в сумочке Рене в поисках сигарет и спичек. Он не сводил с нее глаз.

— Не стоило бы тебе курить, — тихо проговорила она.

— Знаю. И курить мне не следует. Но если я загнусь, — он зажег сигарету, помахал спичкой перед лицом Рене, — невелика беда. Ведь ты сама говорила мне: «Умирать не больно»…

Выведенная из себя, она пожала плечами.

— Но это же так, — не унимался он. — Я даже могу точно сказать тебе, где это было: в Курбвуа, на берегу Сены. Как видишь, моя-то память еще в порядке.

Прищурив один глаз из-за дыма, он усмехался. Официант принес тарталетки.

— Давай ешь! — сказал Флавьер. — Обе. Я уже сыт.

— На нас смотрят! — взмолилась Рене.

— Ну и что? Имею же я право сказать, что насытился. Это превосходная реклама для заведения.

— Не пойму, что на тебя сегодня нашло.

— Ничего, дорогая, ровным счетом ничего. Просто мне весело… Почему ты не берешь ложечку? Раньше ты всегда пользовалась ложечкой.

Она оттолкнула тарелку, схватила сумочку, поднялась:

— Ты невыносим.

Он встал вслед за ней. Точно: на них оборачивались, их провожали взглядами, но он уже не испытывал стыда. Люди перестали для него существовать. Он чувствовал себя выше всяких пересудов. Попробовал бы кто-нибудь из этих людей хоть час побыть в его шкуре! Он догнал Рене у лифта: лифтер украдкой разглядывал их. Рене высморкалась, спрятала лицо за сумочкой, делая вид, что пудрится. Вот такой, готовой расплакаться, она нравилась Флавьеру; к тому же простая справедливость требовала, чтобы и она получила свою долю страданий. Длинный коридор они прошли в молчании. Войдя в номер, Рене швырнула сумочку на постель.

— Так больше не может продолжаться, — заявила она. — Твои вечные намеки неизвестно на что… нет, нам лучше расстаться. Иначе я в конце концов просто рехнусь.

Она не плакала, но блестевшая в глазах влага делала их растерянными, и Флавьер печально улыбнулся.

— Помнишь, — начал он, — церковь Святого Николая… ты завершила молитву… Тогда ты была так же бледна, как сейчас.

Рене медленно опустилась на кровать, как будто сверху на плечо ей надавила чья-то невидимая рука. Губы ее шевелились с трудом.

— Церковь Святого Николая?

— Да… такая захолустная церквушка под Мантом… Это было перед самой твоей смертью.

— Перед моей смертью?..

Внезапно она будто переломилась пополам и упала на кровать, уткнувшись лицом в сгиб локтя. Рыдания сотрясали ее плечи. Флавьер опустился подле нее на колени. Он попытался погладить ее по голове, но она резко отстранилась.

— Не трогай меня! — вскричала она.

— Я внушаю тебе страх? — спросил Флавьер.

— Да.

— Ты думаешь, я пьян?

— Нет.

— Значит, сошел с ума?

— Да.

Он выпрямился и с минуту смотрел на нее, потом провел ладонью себе по лбу.

— Возможно, так оно и есть… И все-таки это ожерелье-Нет, дай мне сказать… Почему ты его не носила?

— Потому что оно мне не нравится. Я ведь тебе уже говорила.

— А может, ты боялась, что я его узнаю?

Она обернулась к нему и пристально поглядела на него сквозь завесу распустившихся волос.

— Нет, — ответила она.

Флавьер погрузился в раздумье, рисуя носком на ковре замысловатую фигуру.

— Итак, ты утверждаешь, что его подарил тебе Альмариан.

Она приподнялась на локте и подобрала под себя ноги, словно стремясь сделаться как можно меньше. Флавьер с тревогой наблюдал за ней.

— Альмариан сказал мне, что купил его в Париже, у антиквара в предместье Сент-Оноре.

— Когда это было?

— Но это я тоже говорила. Ты все время заставляешь меня повторять одно и то же.

— Неважно, повтори еще раз. Когда это было?

— Полгода назад.

В конце концов, это не так уж и невозможно… Хотя нет, не может быть. Такое невероятное совпадение!

— Ты лжешь! — воскликнул он.

— Да зачем мне лгать?

— Зачем?.. Ну признайся же… Ты Мадлен Жевинь.

— Нет!.. Прекрати меня мучить, прошу тебя. Если ты все еще любишь эту женщину, оставь меня… Так будет лучше. Я уйду… Я по горло сыта такой жизнью.

— Эта женщина… она мертва.

Он прокашлялся, чтобы унять нестерпимое жжение в горле.

— Вернее, — поправился он, — она побыла мертвой некоторое время… Только вот можно ли побыть мертвым некоторое время?

— Нет… — простонала она. — Замолчи!

И снова ужас превратил ее лицо в меловую маску. Он отступил.

— Не пугайся… Я не желаю тебе зла. Я веду странные речи, но разве моя в том вина?.. Ты видела когда-нибудь это?

Он порылся в кармане и бросил на одеяло золотую зажигалку. Рене издала крик и отпрянула назад, вжимаясь в стену.

— Что это? — запинаясь выговорила она.

— Возьми! Погляди на нее. Это зажигалка… Да дотронься же до нее, щелкни. Уверяю тебя, это всего лишь зажигалка. Она не взрывается… Ну так как? Напоминает она тебе что-нибудь?

— Нет.

— Даже Лувр?

— Нет.

— Я подобрал ее возле твоего трупа… Неудивительно, что ты не сохранила об этом воспоминания.

У него вырвалась усмешка, и Рене не смогла сдержать слез.

— Уйди, — взмолилась она. — Уйди!

— Возьми ее, — настаивал Флавьер. — Ведь она твоя.

Зажигалка тускло поблескивала между ними на кровати, отмечая собой некую границу. По ту сторону Флавьер видел Рене, которую он заставлял безвинно страдать. Безвинно! Кровь глухо толкалась у него в висках. Нетвердым шагом он направился к умывальнику и выпил глоток воды, отдававшей хлоркой. У него была к ней еще тьма вопросов. Они копошились в нем, как червяки. Но он повременит… Своей поспешностью и неловкостью он обратил тогда Мадлен в бегство. Теперь шаг за шагом он вновь подведет ее к порогу жизни. Он воссоздаст ее по крупицам из существа Рене. Ничего, настанет день, когда она вспомнит. Он повернул в замке ключ.

— Я здесь не останусь, — сказала Рене.

— Куда же ты пойдешь?

— Не знаю. Но здесь не останусь.

— Я к тебе не приближусь, обещаю… И не стану больше заговаривать о прошлом.

Он слышал ее учащенное дыхание. Раздеваясь, он чувствовал, что она следит за каждым его движением.

— Убери эту штуку, — попросила она.

Таким же тоном она, наверное, говорила бы о гадюке. Флавьер забрал безделушку, подбросил ее на ладони.

— Ты правда не хочешь ее взять?

— Нет. Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое. Достаточно я натерпелась горя в войну. Неужели надо, чтобы и сейчас…