Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

Флавьер обогнул бочки. Его осенило чудовищное подозрение. Неужто она собирается… Она была еще довольно далеко от берега и шла, переступая через рельсы. Видимо, сочла, что здесь слишком много кораблей, и искала более уединенное место. Так, друг за другом, они миновали могучие форштевни, которые таращились на них темными глазницами клюзов. Иногда высоко вверху матрос, перегнувшись вниз, стряхивал с сигареты красные искры. Змеились толстенные канаты, которые соединяли с причалом молчаливо высившиеся во мгле громады океанских судов. От фонарей падал желтоватый свет, пронизывающий хороводы мошек. Мадлен торопилась, придерживая рукой юбку, вздымаемую порывами ветра. Она пригнулась, чтобы пройти под перлинем, натянутым низко над землей, и с предосторожностями вышла к берегу. Флавьер следил за ней из тени, отбрасываемой подъемным краном. Вокруг не было ни души. У подножия валунов, поскрипывая, терлись одна о другую бортами две шлюпки. На цыпочках, словно ночной грабитель, Флавьер подкрался к Мадлен. Он обхватил ее за плечи и потянул назад. Она вскрикнула и стала отбиваться.

— Это я, — сказал он. — Отдай письмо.

В пылу схватки сумочка раскрылась. Из нее выпало письмо, переворачиваясь, как гонимый ветром лист. Флавьер попытался наступить на него ногой, но промахнулся. Очередной, более сильный порыв ветра подхватил белый прямоугольник, и он, уже недоступный, мелькнул в пене прибоя. Флавьер все еще прижимал к себе Мадлен.

— Видишь, что ты наделала!

— Пусти меня.

Сунув сумочку в карман, он повлек Мадлен за собой.

— Я иду за тобой от парикмахерской. Ну-ка скажи, зачем ты пришла сюда? Отвечай же! Что было в письме? Ты прощалась со мной?

— Да.

Он встряхнул ее.

— А потом? Что ты собиралась делать потом?

— Уехать… Куда глаза глядят! Я так больше не могу.

Он ощущал пустоту в голове и тяжесть во всех членах. Огромная усталость навалилась ему на плечи.

— Ладно, пошли отсюда!

Они углубились в хитросплетение узких улочек, где шатались подозрительные тени, но бродяг Флавьер не боялся. Он и не думал о них. Пальцы его крепко стискивали локоть спутницы. Он торопил ее, на сей раз особенно остро ощущая, что вернулся с ней издалека из страны мертвых.

— Теперь, — прервал он молчание, — я имею право знать… Ты Мадлен!.. Ну признайся же!

— Нет.

— Тогда кто ты?

— Рене Суранж.

— Это неправда.

— Нет, правда.

Он запрокинул голову, глядя на узенький ручеек неба среди высоких слепых строений. Ему хотелось ударить ее так, чтобы она тут же умерла.

— Ты Мадлен, — с яростью повторил он. — И доказательство тому что ты назвалась хозяину той маленькой гостиницы Полиной Лажерлак.

— Это чтобы сбить тебя с толку, если бы ты вздумал меня искать.

— Сбить меня с толку?

— Да… раз тебе так уж хочется, чтобы я непременно была еще и этой самой Полиной… Я была почти уверена, что ты начнешь искать, неизбежно придешь туда. Я хотела, чтобы ты сохранил воспоминание только о той, другой, чтобы ты забыл Рене Суранж.

— Тогда к чему эта прическа, хна?

— Говорю же тебе: чтобы стереть из твоей памяти Рене Суранж… чтобы для тебя никогда не было никого, кроме твоей Мадлен.

— Нет!.. Тебя, тебя я хочу сохранить!

В отчаянии он сжал ей руку. Сейчас, в темноте, он узнавал ее целиком: по походке, по запаху, по тысяче примет, безошибочно угадываемых любовью. Смутно долетавшие звуки аккордеона и мандолины исходили, казалось, прямо из стен. Вдалеке мигали фонари. Изредка откуда-то из-за них доносился гудок, напоминавший рев ночного хищника.

— Почему ты решила убежать? — спросил Флавьер. — Ты несчастлива со мной?

— Да.

— Из-за моих расспросов?

— Из-за них… и всего остального.

— А если я обещаю не расспрашивать тебя… никогда?

— Бедный ты мой… Это тебе не под силу.

— Послушай… Ведь то, о чем я прошу, очень легко. Признайся, что ты Мадлен, и мы никогда больше не будем об этом говорить. Мы уедем из Марселя… Будем путешествовать. Ты увидишь, как хороша жизнь.

— Я не Мадлен.

Господи, какое непостижимое упрямство!

— Да ведь ты совсем как она глядишь в пустоту, укрываешься в невидимом мире…

— У меня свои заботы, и с ними не справиться никому, кроме меня самой.

Он понял, что она плачет. Обнявшись, они зашагали к ярко освещенному бульвару, торопясь очутиться в стране живых. Флавьер вытащил платок.

— Повернись-ка!

Он с нежностью вытер ей щеки. Потом поцеловал в глаза, взял за руку.

— Идем!.. Не бойся!

Они дошли до бульвара, влились в толпу. В кафе играли оркестры. Мимо мчались «джипы» с водителями в белых шлемах. Вокруг сновали уличные торговцы, продавцы арахиса, бродяга, просившие огоньку или предлагавшие пачки «Кэмела» и «Лаки Страйк». Когда Мадлен чувствовала на себе взгляд Флавьера, она отворачивалась. Она еще не успокоилась, и губы ее горько кривились. Но Флавьер был слишком погружен в собственное несчастье, чтобы сострадать ей.

— Отпусти меня, — попросила она. — Мне надо купить аспирина. Жутко болит голова.

— Сначала признайся, что ты Мадлен!

Она пожала плечами, и они пошли дальше. Они походили на влюбленных, но он крепко держал ее за руку, как полицейский пойманного воришку.

Вернувшись в отель, они сразу направились в ресторан. Флавьер не сводил с Мадлен глаз. В ярком свете люстры с тугим пучком волос на затылке она выглядела в точности такой, какой он увидел ее впервые в театре Мариньи. Он протянул руку, пожал ей пальцы.

— Ты все молчишь, — сказал он.

Она опустила голову. Она была бледна, как на смертном одре. Появился метрдотель.

— Что будете пить?

— «Ветряную мельницу».

Он чувствовал себя отторгнутым от своего бытия, как будто присутствие Мадлен лишало его, Флавьера, реальности, веса и вообще существования. Один из них двоих явно был лишним. Глядя на нее, он то думал: «Это невозможно!» — то говорил себе: «Я сплю». Она с трудом заставляла себя есть. Она все время балансировала над бездной мира грез — сколько раз Флавьер видел раньше, как она в нее погружалась. Он спокойно, почти методично осушил бутылку. Между ними словно встала ледяная стена — так остро ощущал он исходящую от Мадлен враждебность.

— Пойдем, — сказал он. — Вижу, ты на пределе… Скажи хоть что-нибудь, Мадлен.

Она порывисто встала.

— Я сейчас догоню, — сказал он.

Пока она брала у портье ключ, он пропустил у стойки стаканчик виски, потом побежал к лифту. Лифтер открыл перед ними решетчатую дверцу. Флавьер обнял Мадлен за плечи и наклонился к ее уху словно для поцелуя.

— Признайся, дорогая.

Медленно, устало она прислонилась к стенке кабины.

— Да, — произнесла она. — Я Мадлен.

Совершенно машинально он повернул ключ в замке. Он двигался будто в тумане, пришибленный этим признанием, которого домогался уже столько дней. Но действительно ли это признание? Она проговорила это с таким изнеможением! Может, она просто решила уступить ему, получить передышку. Он привалился спиной к двери.