Кирилл Казанцев - Соседка авторитета [litres]

– В смысле?

– В прямом смысле. Выходите из моего офиса, добираетесь до Кутузовского, а там, не сворачивая, прямо. Нет у вас никаких проблем. Вы просто самый настоящий мудак.

Я зажмурилась, ожидая выстрела, ударов или грохота ломаемой мебели.

– А если – со всего размаха, да в носогубный треугольник? – раздалось вместо этого.

– И Лариса от вас уйдет! Уйде-от. Ее любовь не зла. У вас проблемы? Ой-ой-ой… Вам нужно срочно к психологу. Вы заблудились в чаще собственных сомнений, у вас размытость цели, вам нужна йога… – этот бред стоит ровно двести пятьдесят долларов в час! Быть может, хотите посмотреть на кляксы и рассказать мне, что они вам напоминают из детства? Антон, я сам смотрел на эти кляксы! Эти кляксы напоминают мне кляксы! Спросите меня, боюсь ли я собак? Да, мать вашу, я их как кариеса боюсь! Кариес, кстати, меня тровожит еще сильнее. Но больше всего я боюсь пауков! У меня клиническая фобия? А еще по ночам мне кажется, что кто-то входит в мою квартиру! У меня что, паранойя? А жена сразу по выходе на улицу спрашивает меня: «Я выключила плиту?» У нее болезнь Альцгеймера? Или размытость цели, когда я ее спрашиваю: «Тебе сколько ложек сахара – две или три?» – а она мне отвечает: «Ага». И это мне говорит доктор математических наук, профессор МГУ! А что я? – я уже никогда не слетаю в космос, не сыграю на бильярде с Памелой Андерсон, Наоми Кэмпбелл не сядет мне на колени, я не спою в дуэте с заслуженным артистом России Моисеевым, а Джоан Роллинг, указывая на меня пальцем, никогда уже не скажет: «Это с него я писала Гарри». Все это, конечно, неприятно, не не трагично, поскольку у каждого из упомянутых мною проблемы вообще глобальные! Роллинг трясется от ужаса. Второй раз ей уже не написать ничего, что разошлось бы по миру тиражом в 250 миллионов экземпляров. Наоми Кэмпбелл превращается в обыкновенную старую страшную негритянку ростом 185 сантиметров, и теперь уже не я мечтаю о близости с ней, а она ищет того, кто бы согласился. Боря чувствует, что стать народным уже не успеет, а тугие и огромные силиконовые сиськи Памелы Андерсон начинают заваливать ее вперед. Весь мир страдает, Антон! А вы приходите ко мне и говорите – я люблю женщину, и она меня любит, но я преступный авторитет, а у нее богатство! И это мешает мне сблизиться с нею. Да вы херню порете, любезный! Зажрались вы – и он, и она. Глаза бы мои вас не видели!

Вынув из кармана сигареты, доктор закурил и с удовольствием затянулся несколько раз подряд.

– Таблетку глицина под язык утром и вечером. Курс для начинающих, – вынув из кармана блистер, он показал его Антону. – Вот так выглядит, запомните. Хелло, мафия! Сюда смотрим. Через двадцать минут долбаните коньячку, чтобы окончательно придавило, купите букет незабудок и скажите Ларисе, что влюблены. «С тех пор, как женщины стали привлекать внимание мужчин, отношения с ними у нас стали приобретать характер собачьей привязанности»… Тьфу!.. – психолог действительно плюнул на пол. – Идите отсюда, не злите меня, вор в законе!

Я выглянула. Поднявшись, сосед поднял из кресла пиджак.

– Я не вор в законе, – его портмоне услужливо хрустнуло, распахивая перед психологом свою богатую душу. Защепив несколько сотенных, он положил их на стол. – Здесь триста долларов. Сдачи не надо. Этот глицин… Он сколько стоит? Вы его сможете достать сегодня?

– Тринадцать.

– Тринадцать долларов одна таблетка?

– Тринадцать рублей – пятьдесят таблеток. Ближайшая аптека на углу моего дома.

Подняв одну из сотенных, психолог вынул изо рта сигарету и посмотрел через нее на свет коридорного бра.

– У меня в бандитском логове, доктор, херню не печатают, – заметил это движение сосед.

– Вы не замечали, на кого похож президент Франклин? Когда я вам скажу, вы рассмеетесь от моей правоты.

Антон пожал плечами. Тот редкий случай, когда вопрос о деньгах поставил его в тупик.

– Он похож на располневшую, постаревшую, пораженную климаксом Джоконду, – сказал док.

Я зажала рукой рот.

– Но, как и у всякой женщины, улыбка осталась той же! Тот же таинственный намек в уголках губ, та же наглая самоуверенность, во взгляде – вся человеческая жизнь. Кстати, о фальшивках: вы знаете, как отличить настоящую сотенную от поддельной? Я вам по секрету скажу, Антон, вы только никому не говорите. Бенджамин Франклин на фальшивой имеет грустный, угнетенный вид. На фальшивке его ноздри раздуты, как у психопата, взгляд мертв. Все ненастоящее в этом мире, господин авторитет, имеет больной вид. Больному Франклину на подделке уже ничего не поможет, но вам обивать пороги психологов нет оснований по другой причине. Сорок два года… Столько Моисей водил евреев по пустыне. Я смотрю на вас и вижу человека, который отбился от этого коллектива и уже два года ищет Землю обетованную в одиночку. Ваш сын уже должен был закончить университет и пойти своей дорогой, дочь выйти замуж за успешного человека и родить вам внука… Меня только одно интересует, – доктор выломил из блистера таблетку и закинул ее под язык. – Почему я об этом думаю вместо вас, а вы приходите ко мне и рассказываете, что Елизар родил Матфана, Матфан родил Иакова, а Иаков родил Иосифа? Мне-то, прости господи, на хрена эти проблемы?

Доктор съел еще одну таблетку, бросил сотенную на стол и кивнул гостю:

– Глицин – за углом, цветы – в соседнем доме. Мое почтение Ларисе.

Ни слова не говоря, сосед вышел, а я, бордовая от счастья и мокрая от слез, вышла в комнату.

– Подошла и положила на стол перед психоаналитиком триста долларов.

– Вообще, вы работали всего десять минут, доктор. Но работа того стоит. Вы на самом деле один из немногих.

Он показал мне пальцем на дверь – «вон», и поднял со стола книгу. Я уже почти вышла, но вернулась и поцеловала его в щеку. Заслужил. А он даже не оторвал глаз от текста.

Через семь месяцев я вернулась в квартиру. Все это время мне пришлось жить в Голландии, и надо признаться, сожаления не испытывала. Честное слово, в Голландии жить спокойнее, чем в моем доме. Ни тебе членов совета азербайджанской диаспоры, ни зловонного Сучкова. Представители компании «Далтем» познакомили меня, новую хозяйку, с предприятием. Пару недель я раздумывала, не продать ли мне этот сыроваренный завод. Я ничего не понимаю в сыроделии и не люблю сыр в принципе. Но, побывав на заводе и посмотрев на лица сотни людей, для которых завод был не только источником дохода, но и продолжающейся семейной традицией, решила не быть сукой. Завод так завод. Тем более что мне понравился управляющий. Проверив бумаги, выяснила, что к воровству парень не склонен. Кроме завода бабушка оставила мне и свой дом. Приезжали папа с мамой, гостили, я просила их остаться в Гронингене навсегда, но мое предложение стало для них обременительно уже тогда, когда оно звучало. Я привыкаю к своей новой роли – владелицы крупного бизнеса. Оказывается, бухгалтерия в Голландии такая же, что и в России. Правда, они не понимают, что такое «черная бухгалтерия», и уж тем более им невдомек, что такое бухгалтерия «серая». Между тем за два последних цвета в Голландии сажают на немалый срок, и делают это быстро. Так что вести в Нидерландах собственный бизнес – приятное дело. Законы, правда, сильно отличаются. В том смысле, что работают законы для всех без исключения. Но это добавляет в букет приятных впечатлений еще пару-тройку цветов.