Илья Риф - Великий комбинатор возвращается!

– Вчера еще висел пустяковый замочек, который я бы пальцем открыл, – сокрушался Балаганов. – А тут, на тебе!

– Ничего удивительного – закон подлости действует всегда точно и не вовремя, – ответил Бендер. – Это старая и неоспоримая истина, Шура. Но выход есть из любой ситуации, – нам нужна ножовка по металлу. Тем более, бортмеханик, у вас имеется большой опыт по части распиливания чугунных гирь.

– Ну, что вы старое вспоминаете!? – обиделся Балаганов и повернулся к Остапу спиной.

– Шучу, шучу, бортмеханик, не обижайтесь! – Бендер потрепал Шуру по рыжим кудрям. – Где достать ножевку?

Балаганов, приняв извинения командора, повернулся к нему и сказал:

– У машинистов есть – видел я недавно, завтра достану – сейчас никак не найти.

Вдруг Бендер насторожился и схватил Шуру за руку.

– Тише!– показал он в сторону шлюбки.

И то, что они увидели, показалось им невероятным: вдоль борта, низко согнувшись, крался человек; дойдя до шлюбки, он забрался в нее и скрылся из виду.

– Конрад Карлович! – вырвалось у Балаганова. – Но мы же проверяли шлюбки! Откуда он взялся?

– Да, по-видимому, он, – согласился Остап. – Будем брать сейчас!

Матросы подошли к шлюбке, и вдруг услышали громкое чавканье, доносившееся из-под накрывочного брезента.

– Давайте, Шура, начинайте! – тихо сказал Бендер.

Балаганов снял с бортовых крючков шлюбки стальные кольца, которыми был закреплен брезент, и одним движением сбросил его на палубу. На дне шлюбки, сгорбившись, сидел человек. Бендер наклонился, схватил его за шиворот и поставил на ноги.

Это было невероятно: перед ним стоял беглый священник храма Петра и Павла, охотник за бриллиантами воробьяниновской тещи, святой отец Федор Востриков. От него сильно пахло водкой.

Проводив прощальным взглядом милиционеров, которые пробирались к развалинам кирпичного завода, Константин Константинович Кондилаки углубился в глубь рощи. Он понимал, что помочь Карло ничем не сможет и нужно немедленно убираться из города. Часа через два-три его приметы будут разосланы во все отделения милиции, на железнодорожные вокзалы и автобусные станции, и тогда скрыться будет невозможно. Грек, через рощу, а затем через засаженное капустой поле, проследовал к автомобильной дороге, остановился на обочине проезжей части и принялся голосовать.

Мимо проезжали машины, груженные железнодорожными контейнерами и большими деревянными ящиками, изредка проносились легковые автомобили, – эта дорога вела на узловую железнодорожную станцию.

Вскоре возле голосующего человека остановилась полуторка и шофер, отворив пассажирскую дверь, весело закричал:

– Эй, дядя, занимай плацкарт! За рубль до железки довезу…

Константин Константинович резво подбежал к машине и забрался в кабину.

– Спасибо, друг! – поблагодарил он водителя. – На поезд опаздываю – выручил!

Веселый шофер надавил на газ и полуторка, поднимая клубы пыли, рванула с места.

– С ветерком домчу, дядя, не дрейфь, успеешь на свой поезд! – задорно выкрикнул шофер и, радуясь жизни, звонко запел:

– Живет моя отрада в высоком терему…

Минут через двадцать полуторка влетела на привокзальную площадь и остановилась среди множества грузовых машин и гужевых повозок. Кондилаки дал резвому шоферу два рубля и направился к билетной кассе. Там он взял плацкартный билет на ближайший скорый поезд – это был скорый до Ленинграда, и вышел на перрон. Через пятнадцать минут невысокий черноусый пассажир предъявил молоденькой проводнице вагона номер четырнадцать билет до Ленинграда, и занял свое место на верхней полке в последнем купе. Поезд тронулся и пассажир, повернувшись к стенке, казалось,задремал под стук колес.

Но Константин Константинович не спал.

– Да, ему удалось бежать, – размышлял он. Но Карло в руках сыщиков, бриллиант у какого-то сумасшедшего старика, мистер Бендер пропал, – Крестный Отец за такое по головке не погладит, а скорее отобьет такую бестолковую голову. А что гласит Закон Семьи? А Закон гласит, что нужно выручать попавшего за решетку брата, но сначала надо явиться к Крестному Отцу, доложить о случившемся и ждать его решения. А того, кто нарушит Закон Семьи, ждет смерть! – грек съежился, по его спине пробежал смертельный холодок.

Вагон дальнего следования жил своей особой железнодорожной жизнью… Пассажиры, расслабленные музой дальних странствий, легко поведывали друг-другу свои самые сокровенные мечты и тайны, которые в обычной жизни они строго хранили многие годы.

Молодые люди, высокий вихрастый парень в толстовке и рыженькая девушка-студентка, познакомившиеся всего несколько часов назад, уже клялись друг-другу в вечной любви и целовались в тамбуре вагона.

Пассажиры угощали друг-друга дорожной снедью, пили в больших количествах водку, играли в карты, травили анекдоты и развеселые байки.

Надо сказать, что время в вагонном пространстве измеряется особыми мерками и течет совсем с другой скоростью, чем в обычной, не железнодорожной жизни, где-нибудь в Моршанске, или Мариуполе. Как на войне, на крайнем Севере, или в других особых условиях, где год считается за два, а то и за три года, в мчащемся по рельсам вагоне один час приравнивается к месяцу, а то, на особо длинных маршрутах, и к году, – пассажиры через несколько часов совместного пребывания в вагоне дальнего следования становятся хорошими соседями и почти родственниками. Это, разумеется, не относится к пригородным поездам, которые и поездами-то названы по недоразумению и, по всей вероятности, их скоро переименуют в какие-нибудь повозки или мотовозы, чтобы они впредь не позорили гордого имени поезда дальнего следования.

Но особую роль в единении вагонного братства, конечно, играет железнодорожный чай в граненных стаканах с никелированными подстаканниками. Сидит человек у окна, грустит, думает думу свою, не отпускает его прежняя потувагонная жизнь.

– А не принести ли вам чайку, сосед? – вдруг слышит он. – Пожалуй! – отрывается грустный пассажир от своих дум.

И, смакуя неповторимый вкус дорожного чая, ведут соседи неторопливую, успокаивающую беседу; забывает о своих печалях и заботах новичок, вливаясь в беззаботную вагонную семью.

В вагоне номер четырнадцать Ленинградского скорого все пассажиры жили неповторимой вагонной жизнью. Под стук колес откатывалось от них все дальше и дальше завагонное прошлое, а о будущем совсем не думалось. Только один пассажир в четырнадцатом вагоне выпал из общего вагонного правила, продолжая жить своей беспокойной и полной опасностей жизнью, – это был Константин Константинович Кондилаки. На первый взгляд казалось, что этот нелюдимый пассажир просто спит на верхней полке, но на самом деле грек за всю дорогу не сомкнул глаз, думая свою горькую мафиозную думу. От чая и еды, которые ему предлагали приветливые попутчики, Константин Константинович отказался, и только несколько раз за всю дорогу сходил в тамбур покурить. Наконец, поезд прибыл в Ленинград; грек, ни с кем не попрощавшись, покинул вагон. На привокзальной площади он нашел телефон-автомат и, выждав очередь из пяти-шести человек, вошел в телефонную будку, по памяти набрал длинный номер и приложил трубку к уху.