Петр Ингвин - Синдром Деточкина

– Скажешь, что предложил попавшей в сложную ситуацию симпатичной девушке помыться, привести одежду в порядок, отдохнуть, выпить чаю и прийти в себя – и все это из чистого альтруизма?

– Безусловно.

Я не понимал, как может быть иначе. А собеседница, положив ладони поверх выпиравших из воды коленей и глядя прямо в глаза, не соглашалась. То ли действительно так считала, то ли подтрунивала.

– Это обычное сочувствие, которого в нашем мире становится все меньше, – объяснял я не верившей в мои чистые помыслы притягательной негоднице. – У человека стряслась беда. Человеку требовалась помощь. Я вызвался помочь в меру возможностей. Что неправильно?

– Все правильно. – Ответный водяной веер оказался неожиданным и попал мне в рот. Жанна рассмеялась. – Только в очередной раз отмечу, что ты – мужчина в расцвете сил, а человек, которого ты облагодетельствовал – роскошная красавица!

– Но разве красавица – не человек? И разве мужчина – всегда только охотник, который ищет новой добычи, этакий озабоченный самец, который не думает ни о чем, кроме всемерного удовлетворения своей плоти?

Вместо ответа Жанна плюхнула руки вглубь водной глади, нащупала предмет разговора и через несколько бесподобных секунд игриво вопросила:

– Это – эксперимент. Ты можешь думать сейчас о чем-нибудь постороннем?

Меня так просто не сломать. Я гордый и не такой как все, к сожалению. Сожаление, понятно, выражаю по поводу, что именно все другие не соответствовали моим стандартам.

– Давай спросим иначе.– Я довольно невежливо отстранился. – Что ты сделала бы на моем месте при аналогичном… то есть, прости, противоположном раскладе? Ага, задумалась? Чувствуешь, что ответ как бы на виду, а сразу ответить не дает что-то внутри? Вот и суммирую: прогнил наш мир, если помощь страдающему вызывает столько раздумий и внутренних противоречий. Хирург ему нужен, чтобы вырезать раковую опухоль недоверия и равнодушия.

Зря я углубился в этот спор, зря затеял неуместную риторику. Жанна заскучала. Но у нее проснулся новый интерес:

– Ты видел меня тогда в ванной? – Ее глаза искрились шаловливым задором. – Скажи честно: видел?

– Ну… – замялся я.

Тонкие ножки резко стукнули с обеих сторон по моим:

– Только честно!

Пришлось опустить лицо:

– Видел. Случайно. Я принес полотенце и халат, протянул, позвал, а ты не слышала.

– И как я тебе показалась?

– Нет слов, – искренне признал я, не вдаваясь в подробности.

– Что при этом думал?

– Честно? Боялся напугать. А то: в чужой квартире, с незнакомым мужчиной с неизвестными намерениями…

– Ой-ой-ой, такими уж и неизвестными, – хихикнула Жанна.

Мне был ненавистен юмор такого рода. Я гнул свое:

– Не хотелось даже думать, в каком виде выставлю себя, как бы терявшего отстраненную роль хозяина, которому нет дела, кому помогать – попавшему в беду горемыке-старику или такой вот сексапильной молодой девушке.

– Потому что сексапильная девушка может отблагодарить?

– Именно. Меня бил озноб от мысли, что ты решишь, будто я – такой.

– Ты не такой, – со всей ответственностью произнесла Жанна и взяла мои руки в свои. – Когда я тебя потом сознательно провоцировала, ты не повелся.

Плюшевые ладошки поднялись с моих рук и погладили лицо. Потом переползли на плечи. Потом…

– Кстати, еще один момент насчет того дня. То, что я случайно забыла, оно… – Жанна замерла на полуслове.

– Ты что-то у меня забыла?

– Нет, ничего. Видимо, перепутала.

– Ты никогда ничего не путаешь. – Я почувствовал, что меня собираются обмануть. – Выкладывай. Что ты у меня забыла?

Губы Жанны растянулись в глупой, но очаровательной улыбке:

– Трусики.

Оп-па.

– Где?

– Кажется, под комодом, – рассеянно пожала плечами Жанна.

Вот так так. Чужие женские трусики у нас дома… а Людмила ничего не сказала. Не найти не могла, в последнее время она помешалась на чистоте. Почему же?

Получается – приберегала в качестве козыря? Зачем? Единственный ответ – имела грешки более значительные и этими вот трусами хотела прикрыться, если ее выведут на чистую воду.

Черт подери, лучше бы не знал.

– Забыла, говоришь? – Я резко отодвинулся.

Жанну это не смутило.

– Дурачок. – Она снова придвинулась. – Ты мне сразу понравился. Твои галантность, стеснительность, принципиальность… А разговор о браке – помнишь? «Именно брак – счастье, а не что-то иное, чего все ищут, но все равно не находят…» Ты сразил меня наповал. И покорил. Сразу. Обычно мужчины не думают так о браке, но именно это – истинно по-мужски. Даже больше, чем по-мужски, если считать, что мужчина – не разовый озабоченный самец, а герой и защитник.

– А вот это… кошечкой… Тебя шеф попросил?

Лицо Жанны застыло и побагровело.

– Прости. – Я прижал к себе ее напрягшееся до твердости металла тело.

Оттаяла Жанна только после долгих усилий с моей стороны.

А на вопрос так и не ответила.

Она больше никогда не приходила ко мне. Но это не значит, что отношения прекратились и встреч больше не было. Наоборот. Они были редки, происходили всегда второпях, на ходу, на бегу, урывками…

Мы оба были очень занятыми людьми.

Бурная дискуссия за столом разгоралась. Борисыч требовал результатов, ребята требовали денег, времени и свободы маневра. Я клевал носом. Дальнейшее было мне неинтересно. Главное сказано, а оставшиеся подробности меня не касались. Скорее бы выйти на улицу, вдохнуть полной грудью, зажмуриться, подставив лицо жарящему светилу…

Жанна принесла кофе. Дерзко поставила чашку прямо на стопку бумаг, повернув ручкой строго перпендикулярно моему носу.

– Не спи, замерзнешь, – толкнуло меня ее тонкое плечико.

Встрепенувшись, я увидел, как на поставленной передо мной чашке быстро расплывается, растворяясь в светлеющей черноте, написанный сливками знак бесконечности… нет, поскольку поставленный для меня вертикально, то – цифра восемь.

Меня бросило в жар. Я не смог не покоситься в сторону отошедшей Жанны. Но… Игриво подпрыгивая, ее круглая попка задорно дефилировала к соседям по совещательному столу, прощаясь со мной на несколько долгих, полных предвкушения, тягучих часов.

Соблазнительная вредина даже не обернулась, чтобы посмотреть, разглядел ли я послание.

Что ж, в восемь, значит, в восемь. И, поскольку не оговорено остальное, то – в пустующем доме ее родителей.

– Это вы можете решить сами, – завершил шеф заседание. – Свободны.

А далее, как в фильме про Штирлица, суровый взор остановился на мне:

– А ты останься.

Вот и настал твой черный день, Алекс Акимов. Сейчас кое-какие грешки, для себя почему-то казавшиеся простительными, выплывут на чистую воду и узнают себе истинную цену.