Джеймс Саллис - Драйв

В зеркале заднего вида Гонщик видел двух остальных парней: они стояли разинув рты, отчаянно пытаясь решить, что же, черт возьми, им теперь предпринять? На подобное развитие событий они явно не рассчитывали.

Может, ему стоит развернуться, притормозить и объяснить им, что такова жизнь: длинная череда событий, которые вечно идут не так, как было запланировано?

К черту!.. Или до них самих дойдет, или нет. До большинства не доходит.

Дом для Гонщика был понятием относительным, но домой он сейчас и отправился. Квартиру он менял часто, каждые пару-тройку месяцев. И жил по привычке, как он жил когда-то в мансарде у супружеской четы Смит. Он жил, будто отступив немного в сторону от привычного мира, по большей части незаметно, как тень, как невидимка. Все свои вещи он мог сложить в сумку, взвалить на плечо и унести с собой — или же просто бросить. Больше всего ему нравилась возможность оставаться никем: он мог жить в городе, быть частью городского населения, но совершенно анонимно, безлико, оставаясь на дистанции от своего точно такого же безликого, анонимного окружения. Гонщик предпочитал старые многоквартирные дома в кварталах, где асфальт под припаркованными автомобилями заляпан машинным маслом; где никто не станет жаловаться на шум, если сосед слишком громко врубит музыку; где жильцы вдруг ни с того ни с сего могут собрать свое добро посреди ночи и съехать неизвестно куда. Копы не любят заглядывать в такие места.

Квартира Гонщика находилась на втором этаже. С фасада казалось, будто единственным входом служила лестница. На самом деле задняя дверь квартиры выходила на общий балкон, что тянулся вдоль здания на уровне каждого этажа; через каждые три двери располагался колодец черной лестницы. Вызывающий клаустрофобию тесный предбанник прихожей сразу за дверью переходил налево — в спальню, направо — в комнатку и за ней в кухню. Если очень постараться, в кухне можно было разместить кофеварку, кастрюльки, тарелку и пару кружек; и даже оставалось место, чтобы развернуться самому.

Что, собственно, Гонщик и сделал, поставив кипятиться кастрюлю с водой, и затем вернулся к окну, чтобы взглянуть на окна прямо напротив. Интересно, там кто-нибудь есть? Похоже, квартира жилая, но он до сих пор не видел в ней каких-либо признаков жильцов. Этажом ниже обитало шумное семейство из пяти человек; когда бы Гонщик к ним ни заглядывал — утром или вечером, — как минимум один из них сидел, уставившись в телевизор. В квартире-мастерской справа жил одинокий мужчина. Каждый вечер он возвращался домой в пять сорок с блоком из шести банок пива и бумажным пакетом с ужином. А потом сидел, уставившись в стену, и пил пиво банку за банкой, по одной каждые полчаса. На третьей банке он выуживал из пакета гамбургер и принимался его жевать. Потом допивал оставшееся пиво и, как только оно подходило к концу, отправлялся спать.

В первую неделю, когда Гонщик только вселился сюда, в соседней квартире жила какая-то женщина неопределенного возраста. По утрам после душа она садилась за кухонный стол и втирала в ноги лосьон. По вечерам, опять же практически голая, сидела и часами болтала по мобильному телефону. Однажды Гонщик видел, как она со всего размаху швырнула телефон в противоположный угол комнаты. Потом женщина подошла к окну: груди ее прижались к стеклу, в глазах дрожали слезы — или ему почудилось? С того вечера Гонщик ее не видел.

Вернувшись на кухню, он залил кипятком молотый кофе в фильтр-конусе. Стук в дверь?

Но ведь такого не бывает. Люди, живущие в «Пальмовом квартале», редко общаются между собой и с полным правом не ждут незваных гостей.

— Аппетитный запах, — заметила она, когда Гонщик открыл дверь.

Ей было около тридцати. Складывалось впечатление, что над ее джинсами поработал сумасшедший — то тут, то там наружу выглядывали разлохмаченные пучки светлых ниток. Черная футболка с давно истершейся надписью, светлые волосы, темнеющие у корней.

— Я только что перебралась сюда — в квартиру чуть дальше по коридору.

Она протянула длинную узкую кисть, удивительно похожую на стопу. Гонщик пожал руку.

— Труди.

Гонщик не стал интересоваться, что такая цыпочка здесь делает. Его скорее озадачил ее акцент. Алабама?

— Услышала радио и поняла, что ты дома. Собралась было испечь маисового хлеба и вдруг обнаружила, что у меня нет ни одного яйца. А у тебя, случайно…

— Нет. Но через полквартала, если идти в сторону центра, есть корейская бакалея.

— Спасибо… А можно мне войти?

Гонщик посторонился.

— Я обычно знакомлюсь с соседями.

— Тут это как-то не принято.

— Мне не впервой попадать впросак. Вечно я делаю неправильный выбор. У меня на этот счет талант!

— Выпьешь чего-нибудь? По-моему, у меня есть баночка-другая пива в холодильнике… или, может, ты называешь его ледником?

— С чего бы это мне называть холодильник ледником?

— Я подумал…

— Вообще-то, я с удовольствием выпила бы кофе.

Гонщик вышел на кухню, налил две кружки и вернулся.

— Странное местечко.

— Ты о Лос-Анджелесе?

— Нет, я имею в виду этот дом.

— Это точно.

— Стоит мне войти, парень снизу вечно высовывается из двери. А в соседней квартире круглые сутки работает телевизор. Испанский канал. Сальса, мыльные оперы, в которых половину героев убивают, а другая половина закатывает истерики, и жуткие юмористические передачи с толстяками в розовых пиджаках.

— Ну вот видишь, ты вполне вписываешься.

Она рассмеялась.

Они сидели, попивая кофе и болтая о всяких пустяках. Гонщик так и не научился разговаривать ни о чем — просто не мог понять, какой в этом смысл? Да и чуткостью его природа обделила. Он рассказал о своем детстве, о родителях и вдруг почувствовал глубокую затаенную боль, которая пряталась в его случайной собеседнице.

— Спасибо за кофе, — спустя какое-то время поблагодарила соседка. — И еще за то, что поговорил со мной. Только я быстро устаю.

— Надо повышать сопротивляемость организма, восстанавливать запас жизненных сил.

Гонщик проводил ее до двери. Снова он пожал протянутую ему длинную узкую ладонь.

— Я живу в квартире два-гэ. Работаю по ночам, так что весь день я дома. Заходи как-нибудь.

Не дождавшись ответа, женщина повернулась и зашагала прочь по коридору. В этих джинсах бедра у нее были просто загляденье. Она уходила, унося с собой свою боль и свою тоску, туда, где они коротали с ней дни и ночи, — в ее квартирку.

На втором «деле» все, что могло пойти не так, пошло не так. Ребята строили из себя профессионалов, но они не были профессионалами.

Целью была лавка старьевщика, неподалеку от аэропорта, на шоссе в Санта-Монику, между двумя домишками, напоминавшими допотопные перфокарты. Войдя в лавку с парадного входа, никто бы не обнаружил там ничего примечательного: аккордеоны, мотоциклы, музыкальные центры, бижутерия и утиль. Стоящие вещи попадали сюда с черного хода, а деньги на эти приобретения хранились в сейфе, до того древнем, что в нем вполне мог хранить свои дантистские причиндалы сам Док Холлидей. {13} 13 …хранитъ свои дантистские причиндалы сам Док Холлидей. — Док Холлидей (Джон Генри Холлидей, 1851–1887) — реальное лицо из истории Дикого Запада. Игрок, стрелок и дантист. Противоречивые и разрозненные сведения о его жизни позволили ему превратиться со временем в героя вестернов.