Ричард Штерн - Башня

Нат покачал головой:

– Как это называется? Человеческая гордыня, вызов богам. В некоторых странах Среднего Востока ни одно здание никогда не завершают полностью. Всегда оставляют несколько кирпичей или реек, – он улыбнулся Патти, – потому что совершенное произведение подобно богохульству. Человек должен стремиться к совершенству, но никогда не должен его достигать.

– Это мне нравится, – сказала Патти.

– Я не уверен, нравится ли мне это, но хотя бы понимаю. Когда-то кто-то сказал мне, что неплохо, если человек пару раз получит по шапке... – Он задумался. – Идемте внутрь.

– Вы что-то придумали?

– Нет, – Нат колебался. – Но, как и вы, я не умею стоять в стороне.

Тут ему в голову пришла новая мысль:

– Что, если бы вы не были дочерью Берта, но замужем за кем-то, имеющим отношение к Башне?

– То есть за вами? – Хрупкая, твердая, готовая взглянуть в лицо любой возможности. – Была бы я сейчас здесь? – Патти решительно кивнула. – Была бы. Старалась бы не мешать, но была бы рядом.

– Я тоже так думал, – ответил Нат и удивился неожиданной радости, которую вызвало в нем это признание.

В трейлере у рации сидел один из командиров пожарных. Слышен был только его голос:

– А вы не можете определить, как далеко тянется пожар над вами?

Голос, отвечавший ему, был хриплым от усталости:

– Я же вам говорю, что нет!

Командир с яростью прокричал:

– А под вами?

Тишина.

– Тед! Говорите же! Что творится под вами?

Голос, наконец, отозвался; на этот раз в нем прорывалась истерика.

– Что все это значит, мы что, играем в вопросы и ответы? Мы идем вниз. Если прорвемся, то расскажу, что там за пожар, ясно? Сейчас мы на пятидесятом этаже...

– А если внутрь? – спросил командир. – Туда нельзя? Вы могли бы высадить двери...

– Эти проклятые двери раскалились настолько, что к ним не притронуться. Вот такие дела внутри. Говорю вам, мы идем вниз. Другого пути нет.

Браун взял микрофон.

– Говорит Тим Браун, – сказал он. – Желаю удачи.

– Спасибо.

– Мы на связи, если понадобится.

– Ладно, – и в сторону, – давай пошевеливайся.

Рация щелкнула и умолкла.

Оба командира замерли, глядя в пустоту. Патти заметила, что губы Тима Брауна беззвучно шевелятся. Молится? Гиддингс, сморщившись, гневно сверкал глазами. Взглянул на Ната и тихонько, почти незаметно покачал головой. Нат также незаметно кивнул. Патти закрыла глаза.

«Это невозможно, – подумала она, но знала, что возможно. – Это не сон, не ночной кошмар. Не будет внезапного пробуждения, не будет внезапного облегчения, что ужас исчез с лучами рассвета». Ей захотелось отвернуться и бежать прочь. «Куда? К отцу? Как бежала к нему сегодня днем за утешением, за помощью, за сочувствием? Но отец... »

Переносная рация в руке Брауна вдруг ожила, из нее вырвался сдавленный вопль, потом еще один, потом наступила милосердная тишина. В трейлере не раздавалось ни звука.

Первым разорвал оцепенение Браун. Он подошел к чертежному столу, осторожно поставил на него рацию и выключил ее. Ни на кого не глядя, он медленно, монотонно начал проклинать всех и вся.

Паола Рамсей подошла к двум креслам в укромном уголке банкетного зала.

– Простите, что помешала, – сказала она, – но то, что происходит за вашей спиной, – она покачала головой. – Я, конечно, старомодна...

Губернатор кивнул. Его лицо было невозмутимо.

– Не считая Поля Норриса и Гровера, – сказал он, – все до сих пор держались отлично. Что же теперь?

– Кэрри Уайкофф произносит речь.

Губернатор вскинул голову. Он слышал голос, но не мог разобрать слов. Однако тон высокий, визгливый, почти истерический – говорил достаточно.

– Вероятно, он заявляет, что нужно найти виновного и обещает, что займется этим.

Паола Рамсей улыбнулась:

– Прямо в яблочко, Бент.

– Через несколько минут, – продолжал губернатор, – Кэрри возглавит делегацию, которая явится требовать активных действий. Бог мой, сколько подобных делегаций я уже выслушал?

– Люди, – сказала Паола, – облепили бар. Какой-то официант сидит один-одинешенек в углу и пьет из горлышка...

Губернатор подумал, не тот ли это, у которого трое детей, вздохнул и встал:

– Что, по-вашему, я могу сделать, Паола?

Паола ласково улыбнулась:

– Я, как Кэрри Уайкофф, Бент. Думаю, что-то надо предпринять, но не знаю что. – И, помолчав, добавила: – И поэтому надеюсь на вас.

– Мне это льстит. – Губернатор грустно, иронично улыбнулся сам себе и всей этой ситуации. – Одного персонажа Марка Твена намазали дегтем, вываляли в перьях и вынесли из города на шесте. Улыбка стала шире. – А он говорит, что, если бы не великая для него честь, он лучше шел бы пешком. А я бы лучше сидел здесь, – Он взглянул на Бет. – Но попробую.

Он прошел мимо запертых противопожарных дверей, где лежало прикрытое белой скатертью тело Гровера Фрэзи, у которого стоял генеральный секретарь, уставившийся на неподвижные останки. Он медленно, торжественно перекрестил их и, увидев губернатора, чуть виновато улыбнулся.

– Со студенческих лет, – сказал генеральный секретарь, – я горжусь тем, что я атеист. Но сейчас начинаю сознавать, что детская вера так легко не умирает. Это любопытно, да?

– Да нет, Вальтер. По-моему, это скорее достойно зависти.

Генеральный секретарь задумался:

– Я начинаю понимать, что вы, в сущности, очень добрый человек, Бент. Мне только жаль, что я не понял этого раньше.

– А я, – ответил губернатор, – о вас всегда это знал, просто человеку в вашем положении приходится вести себя сдержанно.

Они улыбнулись друг другу.

– У нас дома, – продолжал генеральный секретарь, – где альпинизм – любимый вид спорта, при восхождении участники для безопасности пользуются страховочным тросом. И отсюда поговорка: «Каждый, кто на тросе, – наш человек! » Это грустно, вам не кажется, что люди узнают друг друга только в критических ситуациях? – И, после небольшой паузы. – Я могу быть чем-нибудь полезен?

– Молитесь, – ответил губернатор без всякой иронии.

– Я так и делаю. И буду продолжать. – Снова пауза, и после нее вежливые, участливые, искренние слова: – Но если могу помочь чем-то еще, Бент...

– Я обращусь к вам, – ответил губернатор и думал это всерьез. Он вышел на середину зала и огляделся.

Паола не преувеличивала. В баре кипели страсти, в центре зала ораторствовал Кэрри Уайкофф. Действительно, тот официант с тремя детьми сидел один-одинешенек в углу и хлестал «бурбон» из горлышка. В другом углу из транзистора неслась музыка и несколько молодых людей кружились и извивались ей в такт.

Из-под решетки кондиционера уже проникал дым, он еще не душил, но его едкий запах уже висел в воздухе.

Губернатор закашлялся.