Инна Тронина - Отторжение

Мне сделалось так холодно и страшно, что голова сама собой втянулась в плечи.

— Оксанка, я рад был бы погулять на твоей свадьбе, — с чувством произнёс шеф. — И дочери твоей пожелал бы обрести любящего отца. Но Сашка никогда таковым не станет — уж ты мне поверь! Я его знаю, как облупленного. И мыслишки его поганые читаю бегло. Он боится ответственности, зависимости. Никогда не позаботится всерьёз о чужом ребёнке. Ещё вопрос, как у него всё сложится со своим, родным. Сколько он баб угробил — не сосчитать. Причём некоторых — в самом прямом смысле…

Андрей смотрел на Сашу, как на мерзкое насекомое. Тот сверкнул левым глазом, но промолчал. Он полностью зависел от шефа, и потому вынужден был сдерживаться.

— Я никого не угробил, Андрей! Это ложь! — Саша чуть не плакал.

— Разумеется, ты не убивал их своими руками. Ты делал так, что они умирали сами. Ты соблазнял их, а потом бросал. Кроме того, провоцировал конфликты в семьях. И не изображай оскорблённую невинность, а то при Оксане перечислю всех поимённо. И, в любом случае, Инесса не должна ходить рогатой. Я сказал! Да, кстати, что ты решил насчёт Геты Рониной? Вот там бы и показал себя во всей красе…

— Я отказываюсь! — сразу же ответил Саша. Возможно, моё присутствие помогало ему быть твёрдым. — Девушка ни в чём не виновата. Разбирайся с её отцом сам.

Значит, фамилия того полковника — Ронин. Раз Озирский сам упомянул при мне о Генриетте, можно спросить, кто она такая, не подводя Сашу.

— Андрей, ты можешь обойтись без этих издевательств? Хочешь унизить эту девушку, эту семью. Убить полковника даже не столько физически, сколько морально. Но это же подлость, это произвол, наконец. Дочь не отвечает за проступки отца. И неизвестно ещё, в чём эти проступки заключаются. Опомнись! Ты наслушался чьих-то рассказов, ничего не проверил. Ведь год прошёл, понимаешь? Даже следы побоев нельзя засвидетельствовать! Показания насчёт пыток в отделениях милиции могут быть ложными…

Саша говорил горячо, запинаясь. Он помогал себе руками и часто сглатывал. Озирский сидел неподвижно, слушал внимательно.

— А Генриетта будет просто уничтожена! Ей станет противно жить, и солнце видеть не захочется. В чём её-то вина? Что она могла сделать в те дни? И я должен заниматься такой гадостью?…

— Ты такой гадостью всю жизнь занимаешься, — прервал его Андрей. — И хоть бы раз сделал это с пользой.

— Она тебя не знает, между прочим! — скрипнул зубами Саша. — Если тебе надо, делай всё сам.

Он поднялся и хотел выйти из комнаты. Озирский догнал его и развернул лицом к себе.

— Генриетта не виновата? Согласен. А семья Бабенко виновата, что уже почти год сиротствует? Да, приходится поступать некрасиво. А они с нами красиво поступали? Скольких девушек и женщин изнасилованы подчинёнными Ронина, знаешь? Сколько мужиков, парней избиты до смерти, покалечены? Ты Октябрину-старшую без головы не видел. Безумного Борьку Добина — тоже. В дуло танковой пушки не заглядывал. Валялся в мягкой постели, в ВМА. А в это время вот здесь, в пресненских дворах, трупы лежали. И ведь у каждого убитого, как правило, тоже семья была…

— Андрей, не желал бы я тебе так поваляться! — перебил Саша, тяжело дыша. — И упрекать меня этим…

— А ты меня упрекаешь тем, что я хочу мстить! — возвысил голос Озирский.

Я быстро подошла к двери и проверила, не подслушивает ли Липка. Но нет, она ушла к братьям смотреть телевизор. По уму-то, их уже надо спать укладывать, но сейчас не до того.

— Посидел бы ты в Доме без еды, без воды, без света, без отопления! Поспал бы на полу в холле, на портьерах и коврах, укрывшись одной курткой! А вокруг всю ночь «Желтый Геббельс» ездит и орёт так, что череп лопается… Ты морги переполненные нюхал, Сашок? Ты видел этот пожар, где горели мёртвые вместе с живыми? Я могу допустить, чтобы в годовщину всего этого Ронин был счастлив? И достану его обязательно. Если не сейчас, то потом. Итак, ты отказываешься?

Андрей набычился, словно собираясь ударить Сашу головой в подбородок.

— Отказываюсь. И тебе не советую, — отчеканил Саша. По-моему, он немного пижонил передо мной.

— А срал я на твои советы! Ты по коллекторам в дерьме не ползал. Над шахтой лифта — вонючий, голодный, раненый — не ночевал. Слушай, Сашок, тогда ты мне здесь и вовсе без надобности. Катись-ка в Питер, к Инессе. Только не думаю, что она будет очень рада…

— Отвези меня завтра на вокзал, — попросил Саша. — Я куплю билет и уеду. Может быть, Ксюша меня проводит?

Саша пристально посмотрел на меня. Я кивнула. Что же делать? Не судьба нам, так не судьба.

— Никаких билетов! Брагин завтра джип в Питер погонит, и тебя прихватит. Удивлюсь, если живым довезёт. Ты мне здесь ни к чёрту не нужен. Выполнять приказ не желаешь. А кобелиться можешь и за свой счёт. Оксана, обращаю твоё внимание. Смотри всегда не на слова, а на дела. Языком работать всякий может. А вот ответственность на себя брать — это увольте. Ты — человек смелый, гордый, неглупый, наконец. И мне не хочется видеть твоё унижение, твой позор.

Слёзы неожиданно покатились по моим щекам. Ведь Андрей ударил в самую больную точку. Тут уж я не могла возразить. Тысячу раз Саша мог сказать мне те слова, которых я так ждала. Мог, но не сказал. Значит, не любит он меня, даже несмотря на московскую прописку. С одной стороны, это хорошо. Но, с другой, ужасно. Ведь в жёны берут всяких — косых, кривых, бедных, детных — если хотят этого. Там, где имеются сомнения, где ставятся условия, нет любви.

Да, Андрей давно его знает, может судить, без сомнения. Саша не ставил мне никаких условий. Он, похоже, и в мыслях не имел, что на мне можно жениться. Меня допустимо только пользовать — как обычную шлюху. Господи, как больно, как стыдно! Или Саша так любит Инессу, что готов всё терпеть, всё прощать? Он хочет сохранить место в агентстве ради благополучия семьи.

Почему Андрей не допускает такой вариант? Только потому, что Саша отказался соблазнить Гету? Вообще-то Андрей до такого никогда не опускался. Или он очень изменился за последнее время? Упрекает Сашу в том, что он великодушно простил убийцам, карателям прошлогоднюю трагедию. Конечно, Саша ничего этого помнить не может. Он, тяжелораненый, тогда лежал в госпитале.

Но зато я вижу, как сейчас, трупы у баррикад на Горбатом мостике — под парниковой плёнкой. Помню раненых, которых далеко не всех привезли в больницы. А потом на Пресне долго бродили сумасшедшие люди, ступая по лужам, грязи и опавшей листве. И мою мать Саша им простил? Шептал, что я — святая, раз поднялась над чувством мести. А как я смею подняться над этим чувством? Разве я могу позабыть те кошмары? Неужели Саша простил бы убийц на месте Бориса Добина, который потерял всю семью?