Инна Тронина - Ночь с четверга на пятницу

— Неспокойна душа… — прошелестел сзади женский голос. Скорее всего, это была медсестра или санитарка. — Врага выглядает. Оно и понятно — отравитель по земле ходит. Теперь сыну сниться будет, пока не утешится…

— Да помолчи ты, Ивановна, и так жутко! — отозвался другой, девичий голосок. — Пойду я, пожалуй. Пусть сын побудет с отцом на прощанье.

— Демид Алексеевич, я вас пока оставлю здесь, чтобы попрощаться, помолчать… Ну, как обычно. — Даниил Захарович придвинул стул поближе к кровати. — Только, умоляю, не целуйте его! Ни в лоб, ни в губы — никуда! Понимаю, что так положено, но я ядом не шутят. Поскольку действие препарата ещё до конца не изучено, и мы можем только предполагать, а не утверждать, воздержитесь от прикосновений, любых контактов. Мы работали в перчатках, а я всё равно опасаюсь… Слышите меня, Демид Алексеевич?

— Слышу…

Сын буквально рухнул на подставленный стул. Если бы не предупреждения врача, он обязательно склонил бы голову на неподвижную отцовскую грудь.

— Я сделаю всё, как вы говорите. Оставьте меня с ним, если можно, на час. После того, что я видел там, — Демид указал на дверь в палату, где стоял компьютер, — мне нужно заново осмыслить мир. Это не делается быстро, Даниил Захарович…

— Понимаю. Всё понимаю! — заторопился толстенький доктор. — Через час его увезут. Выражаю вам самые искренние соболезнования. Мы сделали всё, что могли. Но, увы!..

— Я не сомневаюсь. Спасибо вам.

Демид ещё раз обменялся с доктором рукопожатием. А потом, повернувшись к постели покойного, сын едва не вскрикнул от испуга и изумления. Генерал смотрел на него открытыми глазами. И почти не расширившиеся зрачки желали этот взгляд осмысленным, живым…

…— Ему так и не смогли закрыть глаза, — пробормотал Демид, отводя ладонь от лица.

Он сидел за письменным столом отца, а горничная продолжала стоять на коленях, низко опустив голову.

— Не один враг у него, не один… Ты — его враг! — вдруг заорал Демид, вскакивая и опрокидывая кресло.

Вера, уже было успокоившаяся за время его молчания, вновь зарыдала.

— Сука! Встать!

И Демид одним рывком поднял горничную на ноги. Ткань её платья треснула, и где-то лопнул шов.

— Это ты всё устроила! Убила их, не помня добра… Искупить вину хочешь? Искупишь!

Демид схватил со стола мобильник, набрал номер. Быстро сказал несколько слов и опять откинулся на спинку кресла, запустил сведённые пальцы в волосы. Вера, поняв, что сейчас произойдёт непоправимое, снова упала на колени, поползла по ковру к Демиду. Схватила его за ноги, начала целовать брюки, полуботинки. И сквозь слёзы просила вспомнить прошлое, когда они с Дёмочкой так дружили…

Она каждый день просасывала ковры моющим пылесосом, потому что хозяева были чистюлями, любили порядок. И горничная переживала за каждую пылинку и соринку. Не спала ночами, если не удавалось сразу же прихлопнуть залетевшую в окно муху. Тщательно вытирала зеркальные стёкла окон, чтобы солнечные лучи по утрам радовали Алексея Григорьевича. И всегда ставила на журнальный столик вазу с его любимыми тюльпанами. Теперь ваза пуста, а Дёмушка смотрит на неё белыми от бешенства глазами, и в уголках его рта кипит пена.

А генеральский сын вспоминал, как прошлой осенью на именины, подарил горничной драгоценный крестик, который теперь болтается у его ноги. Это было в сентябре, а в августе Демиду исполнилось двадцать шесть лет. Вера послала ему поздравление в Монте-Карло, где тогда развлекался его богатенький босс…

Горничная перехватила потеплевший взгляд Демида, поймала крестик и показала ему, словно взывая к всепрощению и милосердию. На жёлтом золоте блеснула алмазная нарезка, и тонкий луч больно кольнул Демида в зрачки.

В дверь энергично постучали, и Демид встал с кресла, перешагнул через Веру, открыл дверь. Вошёл смуглый высокий парень в камуфляже, который приехал из-за границы вместе с молодым Василенко. Звали его Саид.

Демид предпочитал иметь дело с кавказцами, семьям которых он оказывал важные услуги и тем самым делал их своими должниками. Дети гор, в отличие от славян, никогда не забывали своих обещаний, и для этого их не требовалось кошмарить. Культ кровной мести и благодарности за помощь был частью их жизни. Поступать иначе эти ребята просто не могли, как не могли не дышать.

Демид стоял спиной к окну, и весеннее солнце, с каждым днём все выше поднимавшееся над горизонтом, золотило его волосы цвета спелой ржи, делая их похожими на нимб. Так показалось обезумевшей от страха Вере, которая опять елозила по ковру на коленях, простирая к Демиду руки. Растрёпанная, совсем постаревшая, она была похожа на средневековую ведьму, которую сейчас потащат на костёр.

Глаза Демида и Саида встретились; молодые люди поняли друг друга без слов. Вопрос был только в том, как представить дело, и поэтому Саид ждал указаний. Он знал, что горничная повинна в гибели отца и дяди Демида, и этого было достаточно для смертного приговора.

Когда-то смуглый парень служил срочную на Кунашире. И там вспыхнул бунт, зачинщиками которого объявили кавказцев. На несколько часов они захватили власть в части, били офицеров и прапорщиков, кричали «Аллах акбар!» и группами разгуливали по шоссе. Вооружение их, правда, состояло всего лишь из ножек от стульев и кроватей.

Но каждую минуту взбешённые солдаты могли ворваться в оружейные комнаты, завладеть автоматами, что повлекло бы за собой катастрофическую развязку. Сто сорок горячих юношей с «шинковками» могли захватить весь остров, причём очень быстро. И потому часть обложили по периметру, понадеявшись взять джигитов измором. Их земляки-офицеры умоляли начальство не штурмовать забаррикадировавшихся в казармах бунтовщиков. Знание горской психологии сработали — после четырёх суток непрерывных переговоров ворота казармы открылись. И первым сдаваться вышел Саид Рахимов — зачинщик неудавшегося восстания.

Их полк в Лагунке формировали по принципу «На тебе, убоже, что нам негоже!». И восемнадцатилетний амбал с трёхклассным образованием был там как раз кстати. Его боялись офицеры и прапорщики, уважали солдаты-земляки, боготворили местные пацаны, которых он приобщал к радостям жизни. И даже за подстрекательство к бунту Рахимова не наказали, радуясь, что всё обошлось без большой крови и трупов.

Напротив, дагестанцев пытались задобрить, разрешали им жить по своим законам. Это означало право делать пятикратный намаз, справлять мусульманские праздники, не мыть посуду и не драить полы. Но однажды случилось так, что схватился Саид не с российскими пентюхами, а с проживавшими на Кунашире чеченцами. Вот тогда Рахимов и получил одну пулю в лёгкое, а другую — в сердце.