Андрей Молчанов - Форпост

– Как служится в армии США? – последовал вопрос.

– Хочу уволиться, – сказал Серегин. – Зарплата – чепуха, обязанностей – воз. Карьеры – никакой, я эмигрант из враждебной страны.

– Зато будущая пенсия, социальные блага…

– До них надо дожить, имея дело с вашей компанией, – откровенно сказал Олег.

– Тоже верно… – Уполномоченный шпион принялся протирать бумажной салфеткой свои очки. Упер в Олега близорукий взор водянистых очей. – Главное – не дрейфить…

– Это я уже слышал.

– Когда?

– Вчера, всю жизнь… Да и сам себе это внушаю.

– Вот и правильно. Теперь вопрос: вы готовы выполнить серьезное задание Родины?

– Еще с пионерских времен.

– Хорошо. Тем более пока никакой существенной пользы вы ей не нанесли… В общем – так: проведя законный отпуск, вы явитесь к представителю враждебной контрразведки и сделаете заявление: в Москве на вас вышла Лубянка, совершившая над вами акт насильственной вербовки. Мотив вербовки: шантаж. В Москве у вас беззащитная девушка, которую вы хотите вывезти в США, родители…

– Ну, так примерно и происходит… – не удержался Серегин.

– Это жизнь, – качнул плечом собеседник, рассматривая освеженные его трудами очки на свет. – Ну, вот. С вами служит некто сержант Томас Бернс. Его сестра – Элис, симпатичная, надо вам доложить, особа – шифровальщица в Пентагоне. Наше задание: выйти через брата на сестру, закружить ей голову и, желательно, сочетаться с ней законным браком. Эту легенду вы поведаете американским властям. Естественно, я излагаю общую канву, ее детальную проработку мы начинаем с вами завтра. Кроме того, в США вас могут потащить на полиграф, а потому вам предстоит пройти подготовку с нашими специалистами…

– А что насчет моего мнения? – поинтересовался Серегин. – И что насчет моей девушки?

– Вот эти вопросы вы и зададите секретным службам США, – улыбнулся уголком губ циничный шпион. – Думаю, с визой для вашей пассии они точно помогут… По-любому.

– Чтобы потом вместе с ней я оказался в американской тюрьме?

– Я думал, вы храбрый парень, а вы уже начинаете сдавать назад…

– Я-то – храбрый, – сказал Серегин. – И свою медальку вы с того срубите. Вопрос: интрижка с Элис, как понимаю, для отвода глаз…

– Я тоже так понимаю, – равнодушно кивнул разведчик. – Но большего сказать не могу. Большее – не в моей компетенции. Но даже если бы и в моей… – Он выждал многозначительную паузу.

– Черт с вами, – сказал Серегин.

– Вот с этим – не поспоришь, – поддакнул тертый шпион.

В пору шестидесятых годов века двадцатого московские Сокольники были большой бревенчатой деревней. Привольно дышалось в них и жилось по-сельски умиротворенно, хотя город наступал на скученные домики и дворики, лепились панельные коробки, укатывался асфальт, и профессия дворника, легко освоенная Кирьяном, становилась все более востребованной.

Он получил двухкомнатную служебную квартиру в новом пятиэтажном строении, обставив ее мебелью, доставшейся, также благодаря должности, без каких-либо трат: зачарованные новомодными веяниями, жильцы в округе выносили на помойку антикварные комоды, столы и стулья из цельной древесины, меняя их на изящную современную обстановку, созданную из прессованных опилок, затянутых в лакированную фанеровку.

Родился сын, начались бессонные ночи, маята с пеленками и с детскими хворями. Между тем каждый вечер молодым родителям требовалось посещать институты. Пришлось нанимать нянечку, что существенно отразилось на семейном бюджете. Кирьян подрабатывал на ремонте квартир, научившись малярить и освоив ремесло водопроводчика.

Денег, хотя и в упор, хватало, как и разнообразного рода «халтуры». Сосед по подъезду, тихий пенсионер из отставных военных, владелец автомобиля «Победа», увеличивал свои доходы иным: частным извозом и, как заметил Кирьян, не бедствовал, ибо за гроши покупал казенный бензин у водителей грузовиков, а запчасти на машину – у слесарей в таксомоторных парках.

Эта вторая полукриминальная экономика, бодро и повсеместно развивающаяся в стране, высокоидейному Кирьяну претила, однако, не понимая природы ее возникновения, он чувствовал повсюду ее диктат, и дело оставалось за малым: или диктату не подчиняться и прозябать, либо принять его, как должное. То есть самостоятельно добывать недостающее или же воровством компенсировать недоимки, числящиеся за властью, занятой своими делами, в том числе принципиально противоречащими провозглашаемой коммунистической идеологии. Арсений на это заметил: человек не может быть одновременно русским, богатым и честным. Увы!

Родители навестили их по рождению первенца, прожили едва ли не месяц, изрядно подсобив в уходе за ребенком, а на прощание отец сказал:

– Правильно все идет, но не твое это… в дворниках. Ладно, жизнь сама все наладит. А институт – это дело, это – будущее.

– Я ж на агронома учусь…

– Вот и правильно. Свет на асфальте московском не сошелся. Но пока – чего ж – осваивайся, обживайся. Это – большая школа. И еще: дачу купи, ребенку воздух нужен. Да и вам с Дашей она не лишней будет.

– На какие такие…

– Камни целы? Вот теперь даю тебе благословение… Распоряжайся по своему разумению. А я посмотрю, какое оно у тебя.

Долго и мучительно размышлял Кирьян над своим решением, но неотвязно стояла перед его глазами соседская красавица «Победа», манила своим лаковым сверканием, тяжелой основательностью, матовым хромом облицовки, урчанием неведомого механизма, называемого мотором…

И в один из воскресных дней, преисполненный решимости, поехал Кирьян в район Сокола, на окраину города, где в остатках некогда обширного села, раскинутого по обочинам бывшей Тверской дороги, располагалась одна из изб, нужными людьми населенная.

Кряжистый бородатый старик, выслушав с порога его пароль-представление, пригласил в дом.

Кирьян вошел в большую, в три низких окна, комнату. Обстановка была сборной: платяной шкаф старой дешевой работы с глубокими бороздами царапин на мягком, по клею, лаке, покрывавшем отделанную «под красное дерево» мягкую сосну, черную там, где касались руки; светлый высокий комод с зеркалом на верхней доске, покрытой тюлевой накидкой; разномастные стулья и старинный сундук, окованный погнутой, отставшей резной жестью.

На дощатом крашеном полу протоптались дорожки, на стенах по грязноватым голубым обоям были приколоты выцветшие семейные фотографии и, для красоты, «картинки»: пейзажи, киноактрисы с обложек журналов, отрывной календарь.

В середине комнаты – большой круглый стол на изогнутых ножках-лапах; в дальнем углу – широкая никелированная кровать со взбитыми перинами и с пирамидой подушек. Над кроватью – икона с темными, не разберешь ликов, образами и с горящей лампадой. Запах воска – стоялый, густой, который сразу при входе в дом охватил Кирьяна.