Дмитрий Поляков-Катин - Берлинская жара

— В таком случае я возвращаю вам это. — Хартман протянул Жану список вопросов, адресованных Маре.

Поколебавшись, тот взял страничку и сунул ее в карман.

— Заметьте, — сказал он, — я не спрашиваю, из какого вы стойла.

— Заметьте, я — тоже.

После недолгой паузы Жан сказал:

— У вас хорошие информаторы.

Хартман промолчал. Жан пожевал губами и добавил:

— Надо договориться о безопасной связи.

— Обсудим это, — сказал Хартман, поворачивая обратно. — Со своей стороны, я попытаюсь адекватно удовлетворить ваш интерес — в пределах возможного, разумеется.

— И допустимого? Согласитесь, Иван, в снах все-таки таится какая-то истина. Время — торговать и время — покупать.

— Не богохульствуйте, в Священном Писании об этом говорится иначе.

— А вы до сих пор верите Священному Писанию?

— Конечно. Такие, как Гитлер, не оставляют другого выбора. А вы, я так понимаю, не верите?

Жан уставил на него свои козьи глаза:

— Я мучаюсь. Зло бывает злым и зло бывает добрым — здесь корень моих сомнений. Гитлер, Сталин, Черчилль, Муссолини, Франко, Рузвельт — я не знаю, где тут Божественный промысел? Мы живем в такое время, когда дело важнее человеческой морали. Да что там морали — самой жизни. Хорошо ли это? Правильно ли? Не пора ли задуматься о том, что, убивая человека, мы убиваем Бога, живущего в нем? И что в итоге остается — дело? А человека — нет.

— Когда, потушив пожар, мы будем делить то, что удалось спасти, вспомните свои слова, — заметил Хартман и взглянул на часы: — Однако если мы продолжим теологический спор, конца нашей беседе не будет.

На прощание Жан неожиданно, вне видимой связи, сказал:

— Шансы, Иван, есть у того, кто живет с предчувствием новой войны уже тогда, когда еще не закончилась старая. К великому сожалению…

Оле и Хартман не проронили ни слова, пока не выехали за пределы Бабельсберга.

— Кто это? — спросил наконец Оле.

Хартман вынул платок и протер взмокший лоб.

— Полагаю, американцы, — ответил он, затянувшись сигаретой. — Маре завербовали еще в сороковых в связи с Рехлингом. Гестапо его профукало.

— А может, это и было гестапо.

— Не похоже. Какой смысл устраивать лишнюю возню, когда можно просто арестовать и получить все, что тебе нужно?.. Нет, вероятнее всего, это УСС.

— Даже если Готу удастся переломить ситуацию и начать контрнаступление, в чем лично я очень сомневаюсь, стратегическая инициатива нами утрачена, и вряд ли получится ее вернуть.

— В рейхсканцелярии придерживаются иной точки зрения.

— Вы просили, чтобы я высказал собственное мнение, рейхсфюрер. Я его высказал.

— Благодарю. Я ценю вашу откровенность.

— Между прохладно и дует — заметная разница. Вчера было прохладно, а сегодня уже сильно дует.

— Оставьте. Оставьте это. Ваши метафоры неуместны. В нашем деле надо придерживаться спокойного слога официального документа — кто? куда? с какой целью? Не надо выражать свою мысль афоризмами в духе еврейских комиков.

Сидевшие на заднем сиденье Гиммлер и Шелленберг были отделены от водителя рейхсфюрера Лукаса и телохранителя Кирмайера звуконепроницаемым стеклом. «Мерседес» рейхсфюрера мчался в аэропорт Темпельхоф, откуда они должны были лететь в Восточную Пруссию, где неподалеку от Растенбурга, в главной ставке фюрера «Волчье логово», было запланировано экстренное совещание высшего командного состава вермахта, служб безопасности и профильных ведомств, посвященное недавним событиям на Курском выступе.

— Вам не кажется, что русские надорвутся под Прохоровкой? Их потери в технике и личном составе несопоставимы с нашими.

— Поверьте, как и всем немцам, мне бы этого очень хотелось. — Глаза Шелленберга подернулись дымкой сомнения. — Если бы Прохоровка пришлась на этап блицкрига, я был бы уверен, что так оно и будет. Но блицкриг похоронен… Растерянность прошла, русские взялись за голову, и сегодня мы имеем совсем другого противника, нежели два года назад. Они перестроили промышленность, их резервы мобилизованы. Одному Богу известно, на какие жертвы они могут еще пойти.

— Это не геройство. Это тупой фанатизм.

— И тем не менее. — Шелленберг сокрушенно вздохнул. — Когда ведомое животным инстинктом стадо буйволов несется кому-то в лоб, невольно приходится с этим считаться.

— А вы, оказывается, пессимист.

— В отдельных случаях порция доброго пессимизма могла бы стать для нас спасительным лекарством. — Шелленберг лукаво улыбнулся. — Но Геббельсу я бы такого не прописал. Он всегда знает, что говорит, но не всегда понимает, что делает.

Гиммлер тихонько засмеялся:

— А фюреру? Фюреру прописали бы?

— Зачем? Фюрер не нуждается в сентенциях, порождающих сомнения. Потому он и фюрер.

— О, ужас! — встрепенулся Гиммлер, всматриваясь в окно. — Вы видели? Там стояло здание старейшей библиотеки Берлина. Разбомбили! Поистине, варварству британцев нет предела! И они называют себя цивилизованными людьми? Какая потеря для европейской культуры!

Шелленберг скорбно нахмурил брови. Оправившись от потрясения, Гиммлер заметил:

— В одном вы правы: требуется пересмотр стратегии. Как бы я ни верил Готу, Моделю или Манштейну, в ситуации, когда пять дней назад англо-саксы высадились в Сицилии, мы вплотную подошли к войне на два фронта. Муссолини не удержит власть. Нужен пересмотр стратегии.

— В том числе и нашей стратегии, рейхсфюрер. — По заинтересованному молчанию Гиммлера Шелленберг понял, что ступил на твердую почву. — Вы поступили прозорливо, взяв урановый проект под контроль СС. Уверенно могу сказать, что сегодня Германия лидирует в конструировании бомбы. Как показывают наши источники, в Лос-Аламосе разброд и шатание. Слишком много великих умов сошлись в одном месте. Им трудно договориться. Через утечки мы подбрасываем туда всё новые темы, ведущие в тупик, которые они вынуждены проверять, теряя деньги и, самое главное, время. Они настолько убеждены в зависимости наших циклотронов от тяжелой воды, что решили не успокаиваться на февральской диверсии в Веморке и приступили к подготовке атак на заводы «Норск-гидро» с воздуха.

— Это нам дорого обходится, — буркнул Гиммлер.

— Такова плата за технологический прорыв. И речь не только о замене тяжелой воды на сверхчистые графитовые стержни в качестве замедлителя нейтронов. Речь о форсированной переориентации теоретической физики на целенаправленную разработку уранового оружия. Здесь очень важно занять наших врагов фундаментальными вопросами, чтобы получить временной зазор, который позволит нам сделать бомбу первыми. О русских я даже не думаю. Сталин погряз в заботах о войне и в этом смысле не может составить нам конкуренцию.