Дмитрий Поляков-Катин - Берлинская жара

— Я… недомогаю.

«Ах, вот ты где, проказник, — послышался в трубке веселый женский голосок. — А я жду, жду, когда шалун-дурачок прибежит к своей мамочке».

— Послушайте, Венцель, давайте попозже. У меня тут небольшое дело. Мне надо…

Лицо подполковника налилось багровым гневом. Он медленно поднялся и ледяным голосом отчеканил:

— Даю вам полчаса на то, чтобы собраться, и еще тридцать пять минут, чтобы быть здесь.

— Но-о…

— Если через час и пять минут вы не будете в моем кабинете, ваши присутственные часы навсегда переместятся на Принц-Альбрехт-Штрассе, восемь.

Через час и пять минут, шатающийся, мокрый, сумрачный, Кубель стоял перед Венцелем, который, окинув его брезгливым взглядом, как по писаному, отбарабанил:

— Ровно в два, — он постучал пальцем по циферблату, — я жду вас в кабинете аналитической криптографии. У вас есть время, чтобы привести в порядок свой внешний вид и, что более важно, свои мозги. От вас потребуется думать, Кубель, думать. Рекомендую вам вспомнить, как это делается.

Трудно сказать, каких мук и усилий это стоило Кубелю, но в кабинет криптографов он вошел энергичной, деловой походкой, казалось, полный сил и, можно было даже подумать, свежести. Венцель хмуро посмотрел на него и предложил приглашенным сотрудникам сесть. В двух словах он обрисовал задачу, сделав акцент на срочности ее разрешения: на протяжении месяца из одной точки Берлина получены шифрограммы, переданные одной рукой, которые предстоит декодировать. Скорее всего число шифрограмм будет возрастать. Для начала необходимо разобраться с почерком радиста и проанализировать шифры.

— Для этого у нас очень мало времени, — отметил Венцель, — и поэтому особые надежды мы возлагаем на опыт и знания господина Кубеля. Вот он здесь сидит. Прошу всех работать в плотном контакте с ним.

Был составлен план действий. Первым делом решено было протянуть шифрограммы через ондулятор, чтобы по прямоугольным изображениям точек и тире кода Морзе идентифицировать почерк пианиста. Затем с помощью различных табуляторов для сортировки текста и подсчета частоты символов, а также интервалов провести криптоанализ, чтобы отыскать повторяющиеся или стоящие друг от друга на одинаковую величину группы, определить длину ключа, найти гаммы и устойчивые соединения. На основании анализа полученных данных криптографам, и в первую очередь Кубелю, предстояло распознать шифры и, по возможности, раскрыть коды, которыми пользуется радист. А в идеальном итоге создать автоматические имитаторы его работы.

Венцель больше ничего не сказал Кубелю, но тот чутко уловил дух неподдельной угрозы и решил, пока суть да дело, не дергать за усы дремлющего тигра. По крайней мере, в ближайшее время. Поэтому и за работу Рекс взялся с энтузиазмом ухватившей след полицейской ищейки.

На краю Фридерикенхоф, небольшой деревни в окрестностях Гросс-Берена, сохранившей патриархальный уклад старого юнкерского рода фон Беренов, в сельской церкви Святого Мартина месса прошла в присутствии лишь одного посетителя, который скромно просидел на самой дальней скамье возле выхода. В последнее время прихожан становилось все меньше, особенно после мартовского налета английской авиации, и старому пастору нередко приходилось служить мессу при пустом зале, обращаясь к пастве так, словно она здесь была. Единственным живым существом, помимо него, был невидимый снизу органист на хорах, не совсем уверенно вступающий, по мере надобности, в течение службы. «Господь с вами, — завершая мессу, произнес пастор в абсолютной тишине и сам себе ответствовал: — И со духом твоим. Да благословит вас Всемогущий Господь. Аминь. Идите с миром, — обратился он в зал и, склонившись, добавил: — Благодарение Богу». Затем расправил рукава на сутане и быстро удалился.

Какое-то время Вернер Гейзенберг сидел неподвижно, задрав подбородок, скрестив на груди руки, словно прислушивался к растворившимся в сводах церкви отзвукам мессы. Наконец, он встал, несколько растерянно огляделся по сторонам. Наверху кто-то протянул на одной ноте «А-а-а», и орган исторг пару тягуче задумчивых аккордов, быстро ослабевших и угасших. Гейзенберг пошел было к выходу, но вдруг замер, посмотрел на винтовую лестницу, ведущую на хоры, и решительно двинулся в ее сторону.

Взбежав наверх, он увидел пастора, уже снявшего сутану и оставшегося в видавшем виды вельветовом костюме, и белобрысого мальчика, который, выпрямив спину, сидел на полированной деревянной скамье перед мануалом органа. У мальчика были острые плечи и худая шея — короткая стрижка лишь подчеркивала ее худобу. Чтобы дотянуться до педалей, ему приходилось выгибаться на скамье, и все равно он мог достать до них только одной ногой. В руке пастор держал потрепанные ноты, на носу появились маленькие золотые очки. Исполненным назидательного смирения голосом он внушал сосредоточенно внимавшему ему мальчику:

— Рука должна быть легкой. Легкой, плавной, понимаешь? Не отрывай пальцы от клавиш, вот так, вот так. И когда снимаешь один палец с одной и нажимаешь другим на другую, делай это одновременно. Ох, Боже мой, ты не понимаешь меня. Слушай еще раз. Я буду говорить просто. Движения пальцев должны быть гибкими. Вот такими, видишь? Ну, молодец. Повтори.

Услышав шум, старик и мальчик обернулись к вошедшему.

— Вам что-нибудь нужно? — спросил пастор, снимая очки.

— Ничего особенного. — Гейзенберг неуверенно ступил внутрь балкона. — Я просто зашел поблагодарить органиста. Он очень старался. И у него хорошо получилось.

Напряжение в лице старика стерла удовлетворенная улыбка.

— О, это наш маленький Моцарт. — Он погладил мальчика по стриженой голове. — У него все еще впереди. А вы музыкант?

— Нет. Я ученый. Но, как многие немцы, сносно играю на фортепьяно. Ты играешь на фортепьяно, малыш? — обратился он к мальчику, но старик предусмотрительно загородил его собой.

— О, это совсем разные инструменты, — ответил он за мальчика, стараясь не выдать и тем самым выдавая внезапно охватившее его волнение. — Не беспокойтесь. Он сейчас слишком занят. Ему надо собраться с духом, отрешиться… Не будем его отвлекать.

— Да, хорошо, — слегка растерялся Гейзенберг. — Собственно, я хотел поговорить с вами. Посоветоваться. Всего лишь пять минут. — Он улыбнулся. — Ваша проповедь, обращенная к пустой аудитории — а по сути, ко мне одному, — тронула меня. Вы говорили…

— Знаете, я уже ухожу, — засуетился пастор: его жилистая рука машинально продолжала гладить голову мальчика. — И если вы не против, мы можем продолжить наш разговор по пути к моему дому, где мне нужно… мне надо кое-что сделать. Это совсем близко отсюда.